Большевик

1  

❂❂❂❂

Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас  
бессонными стихами говорить…  
Над нами ворожит луна-сова,  
и наше имя и в разлуке: три.  
Как розовата каждая слеза  
из Ваших глаз, прорезанных впродоль!  
О теплый жемчуг!  
Серые глаза,  
и за ресницами живая боль.  
Озерная печаль живет в душе.  
Шуми, воспоминаний очерет,  
и в свежести весенней хорошей,  
святых святое, отрочества бред.  

❂❂❂❂

Мне чудится:  
как мед, тягучий зной,  
дрожа, пшеницы поле заволок.  
С пригорка вниз, ступая крутизной,  
бредут два странника.  
Их путь далек…  
В сандальях оба.  
Высмуглил загар  
овалы лиц и кисти тонких рук.  
«Мария, — женщине мужчина, — жар  
долит, и в торбе сохнет хлеб и лук».  
И женщина устало:  
«Отдохнем».  
Так сладко сердцу речь ее звучит!..  
А полдень льет и льет, дыша огнем,  
в мимозу узловатую лучи…  

❂❂❂❂

Мария!  
Обернись, перед тобой  
Иуда, красногубый, как упырь.  
К нему в плаще сбегала ты тропой,  
чуть в звезды проносился нетопырь.  
Лилейная Магдала,  
Кари от,  
оранжевый от апельсинных рощ…  
И у источника кувшин…  
Поет  
девичий поцелуй сквозь пыль и дождь.  

❂❂❂❂

Но девятнадцать сотен тяжких лет  
на память навалили жернова.  
Ах, Мариам!  
Нетленный очерет  
шумит про нас и про тебя, сова…  
Вы — в Скифии, Вы — в варварских степях.  
Но те же узкие глаза и речь,  
похожая на музыку, о Бах,  
и тот же плащ, едва бегущий с плеч.  
И, опершись на посох, как привык,  
пред Вами тот же, тот же, — он один! —  
Иуда, красногубый большевик,  
грозовых дум девичьих господин.  

❂❂❂❂

Над озером не плачь, моя свирель.  
Как пахнет милой долгая ладонь!..  
… Благословение тебе, апрель.  
Тебе, небес козленок молодой!  

❂❂❂❂

2  

❂❂❂❂

И в небе облако, и в сердце  
грозою смотанный клубок.  
Весь мир в тебе, в единоверце,  
коммунистический пророк!  
Глазами детскими добрея  
день ото дня, ты видишь в нем  
сапожника и брадобрея  
и кочегара пред огнем.  
С прозрачным запахом акаций  
смесился холодок дождя.  
И не тебе собак бояться,  
с клюкой дорожной проходя!  
В холсте суровом ты — суровей,  
грозит земле твоя клюка,  
и умные тугие брови  
удивлены грозой слегка.  

❂❂❂❂

3  

❂❂❂❂

Закачусь в родные межи,  
чтоб поплакать над собой,  
над своей глухой, медвежьей,  
черноземною судьбой.  
Разгадаю вещий ребус —  
сонных тучек паруса:  
зноем (яри на потребу)  
в небе копится роса.  
Под курганом заночую,  
в чебреце зарей очнусь.  
Клонишь голову хмельную,  
надо мной калиной, Русь!  
Пропиваем душу оба,  
оба плачем в кабаке.  
Неуемная утроба,  
нам дорога по руке!  
Рожь, тяни к земле колосья!  
Не дотянешься никак?  
Будяком в ярах разросся  
заколдованный кабак.  

❂❂❂❂

И над ним лазурной рясой  
вздулось небо, как щека.  
В сердце самое впилася  
пьявка, шалая тоска…  

❂❂❂❂

4  

❂❂❂❂

Сандальи деревянные, доколе  
чеканить стуком камень мостовой?  
Уже не сушатся на частоколе  
холсты, натканные в ночи вдовой.  
Уже темно, и оскудела лепта,  
и кружка за оконницей пуста.  
И желчию, горчичная Сарепта,  
разлука мажет жесткие уста.  
Обритый наголо хунхуз безусый,  
хромая, по пятам твоим плетусь,  
о Иоганн, предтеча Иисуса,  
чрез воющую волкодавом Русь.  
И под мохнатой мордой великана  
пугаю высунутым языком,  
как будто зубы крепкого капкана  
зажали сердца обгоревший ком.  

❂❂❂❂

1920  
Киев  

❂❂❂❂