Из пятой песни

В то же время вассал молодой у первой ступеньки,  
Перьями шляпы помоста касаясь, читал поздравленье.  
Много романов прочел он для этой торжественной речи,  
Много ночей он слагал кудрявое слово. Франциска  
Сравнивал он с царем Требизонтским, Марию —  
С славной волшебницей Индии, которая в сказке  
С неба земель Требизонтских и ночи и тучи изгнала…  
«В это мгновенье, — вассал продолжал, — мне рыцарство  
в тягость:  
Лучше желал бы я быть трубадуром бедным и темным,  
С песней в устах, с гитарой в руках, на струнах Орфея  
Славу Франциска, сиянье Марии до царства Плутона  
В лодке Харона я бы довез… Самой Прозерпине  
Я бы об вас рассказал, светила великого царства…»  
Риццио, гордо пылающим взором окинув собранье,  
Не дал заученной речи окончить! Возле вассала  
Он преклоняет у той же первой ступеньки колено  
Благоговейно и начал звонкую строить гитару…  
Все изумились: дамы привстали, меж рыцарей ропот,  
Герцог де Гиз покраснел от досады, но, свадебный  
праздник  
Новой тревогой смутить опасаясь, сказал громогласно:  
«Риццио, славный певец итальянский, желает поздравить  
Юных супругов, властителей наших, свадебной песнью.  
Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным супругам  
Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили Давида  
Долг свой теперь же исполнить прежде других  
трубадуров!..»  
Герцог поправил, хотя и неловко, дерзость Давида,  
Все успокоились, ропот затих, а Риццио начал:  

❂❂❂❂

Рыцарь! Неправедно пышное слово, —  
Холодно дышит в нем вялый расчет;  
Песни вчерашней, чужой и готовой,  
Рыцарь, прости! трубадур не поет.  
Он поклоняется солнцу с зарею,  
Вечером песнью встречает луну,  
Свежею песнью, невинной, живою…  
Слово и звуки подвластны ему,  
Шелест дубравы, (и) бури, и громы,  
Каждая дума, и каждый предмет  
Сердцу певца от рожденья знакомы,  
Он их легко и понятно поет.  
Всё повинуется чудному дару,  
Всё отражается в ярких стихах…  
Взглянет — и строит поспешно гитару…  
Рифмы кипят в воспаленных устах.  

❂❂❂❂

И у престола певец не смутится…  
Пышность — родная богатым мечтам, —  
Великолепье в стихах отразится,  
Роскошь даст роскошь нарядным словам!  
Но у престола.  

❂❂❂❂

И струны, и голос певца задрожали,  
Тихо он стал продолжать, выжимая каждое слово…  
Каждое слово, казалось, дорого стоит Давиду.  
Много слов не мог досказать, во многих аккордах ошибся…  

❂❂❂❂

Но у престола, где в царской порфире  
Ангел в небесной красе восседит…  
Струны порвутся на трепетной лире…  
Сердце не петь, а молиться велит…  

❂❂❂❂

Все друг на друга взглянули, Риццио бросил гитару,  
Встал, на Марию глаза устремил и в странном восторге  
Будто безумный стал говорить, и слезы — ручьями…  

❂❂❂❂

Звуки ложны; выраженья  
Слабы, вялы, неверны;  
Словно крылья вдохновенья  
Молнией опалены!  
Сердце будто небом дышит,  
Смысл потерян слов земных,  
И душа цепей своих,  
Вдохновенная, не слышит…  

❂❂❂❂

Перед ангелом — во прах!  
Небо у меня в очах…  
Землю я возненавидел,  
Потому что небо видел!..  

❂❂❂❂

И с слезами на очах,  
И с молитвой на устах  
Я паду пред чудной девой,  
Пред небесной королевой,  
Перед ангелом — во прах!  

❂❂❂❂

Странное дело! Хвалить королеву грехом не считалось!  
Каждый, кто мог сочетать две рифмы, славил Марию.  
Многим герцог де Гиз платил за стихи и за речи,  
Сам на свой счет их печатал в Париже, Бордо и Лионе,  
В пользу вдов и сирот продавал их на рынках. Нередко  
За сто стихов приглашал и в Лувр мещанина с предместья,  
Медом дворцовым потчевал кравчий; великий конюший  
С царской конюшни коня присылал мещанину в подарок.  
Видно, за лесть награждали тогда, а за правду казнили.  
Риццио искренно пел: он ангела видел в Марии.  
Хладный, без чувств он повергся к ногам королевы; Мария  
Вдруг побледнела и бросилась к герцогу; герцог сурово  
Стражу призвал, указал на певца, и стража поспешно  
С царских очей унесла бездушное тело Давида.  

❂❂❂❂

1839  

❂❂❂❂