Мурманские дневники

У окружкома на виду  
Висела карта. Там на льду  
С утра в кочующий кружок  
Втыкали маленький флажок.  
Гостиница полным-полна.  
Портье метались дотемна,  
Распределяя номера.  
Швейцары с заднего двора  
Наверх тянули тюфяки.  
За ними на второй этаж,  
Стащив замерзшие очки,  
Влезал воздушный экипаж.  
Пилоты сутки шли впотьмах,  
Они давно отвыкли спать,  
Им было странно, что в домах  
Есть лампа, печка и кровать.  
Да, прямо скажем, этот край  
Нельзя назвать дорогой в рай.  
Здесь жестко спать, здесь трудно жить,  
Здесь можно голову сложить.  
Здесь, приступив к любым делам,  
Мы мир делили пополам:  
Врагов встречаешь — уничтожь,  
Друзей встречаешь — поделись.  
Мы здесь любили и дрались,  
Мы здесь страдали. Ну и что ж?  
Не на кисельных берегах  
Рождалось мужество. Как мы,  
Оно в дырявых сапогах  
Шло с Печенги до Муксольмы.  
У окружкома на виду  
Большая карта. Там на льду  
С утра в кочующий кружок  
Втыкают маленький флажок,  
Там, где, мозоля нам глаза,  
Легла на глобус бирюза,  
На деле там черным-черно,  
Там солнца не было давно.  
За тыщу верст среди глубин  
На льду темнеет бивуак.  
Но там, где четверо мужчин  
И на древке советский флаг,  
Там можно стать к руке рука,  
Касаясь спинами древка,  
И, как испытанный сигнал,  
Запеть «Интернационал».  
Пусть будет голос хрипл и груб,  
Пускай с растрескавшихся губ  
Слетает песня чуть слышна —  
Ее и так поймет страна.  
Гостиница полным-полна.  
Над низкой бухтою туман,  
Девятибалльная волна  
Ревет у входа в океан.  
К Ял-Майнену, оставив порт,  
В свирепый шторм ушли суда.  
Семисаженная вода  
Перелетает через борт.  
Бушует норд. Вчера Москва  
Послала дирижабль. Ни зги!  
По радио сквозь вой пурги  
Едва доносятся слова.  
Бушует норд. Радист в углу,  
Охрипнув, кроет целый мир:  
Он разгребает, как золу,  
Остывший и пустой эфир.  
Где дирижабль? Стряслась беда…  
Бушует норд. В двухстах верстах  
Был слышен взрыв. Сейчас туда  
Отправлен экстренный состав.  
За эту ночь еще пришло  
Два самолета. Не до сна.  
Весь окружком не спит. Светло,  
Гостиница полным-полна.  
Сегодня в восемь пять утра  
Нашли разбившихся. В дугу  
Согнулся остов. На снегу  
Живые грелись у костра.  
Был выполнен солдатский долг,  
В гробы положены тела.  
Их до ближайшего села  
Сопровождает местный полк.  
Другим летели помогать —  
Погибли сами. Чтоб не лгать —  
Удар тяжел. Но на земле  
Есть племя храбрых. Говорят,  
Что в ту же ночь другой отряд  
Ушел на новом корабле.  
У окружкома на виду  
Большая карта. Там на льду  
С утра в кочующий прыжок  
Втыкают маленький флажок.  
Всю ночь с винтовкой, как всегда,  
Вдоль рейда ходит часовой.  
Тут ждут ледовые суда  
В готовности двухчасовой.  
До кромки льда пять дней пути.  
Крепчает норд. Еще в порту,  
Товарищ, крепче прикрути  
Все, что нетвердо на борту,  
Поближе к топкам и котлам  
Всю ночь механики стоят,  
Всю ночь штормит, — быть может, нам  
Большие жертвы предстоят.  
В больницу привезен пилот.  
Он весь — один сплошной ожог.  
Лишь от бровей — глаза и рот —  
Незабинтованный кружок,  
Он говорит с трудом: — Когда  
Стряслась с гондолою беда,  
Когда в кабине свет погас,  
Я стал на ощупь шарить газ,  
Меня швырнуло по борту.  
Где ручка газа? Кровь во рту.  
Об радиатор, об углы,  
Об потолки и об полы.  
Где ручка? На десятый раз  
Я выключил проклятый газ.  
Напрасный труд! Сквозь верхний люк  
Врывалось пламя. Через щель  
Внизу я видел снег и ель.  
Тогда, сдирая кожу с рук,  
Я вылез вниз. Кругом меня  
Свистало зарево огня.  
Я в снег зарылся с головой,  
Не чувствуя ни рук, ни ног,  
Я полз по снегу, чуть живой,  
Трясясь от боли, как щенок.  
Меня перенесли к костру.  
Нас всех живых осталось шесть.  
Всем было плохо. Лишь к утру  
Мы захотели спать и есть.  
Обломки тлели. Тишина.  
Лишь изредка в полночный мрак  
Взлетал нагретый докрасна  
Еще один запасный бак.  
Всю ночь нас пробирала дрожь.  
Нам было всем как острый нож  
Смотреть туда, где на снегу  
Тлел остов, выгнутый в дугу.  
Забыв на миг свою беду,  
Мы представляли, что на льду,  
Вот так же сидя, как и мы,  
К огню придвинувши пимы,  
Четыре наших парня ждут,  
Когда им помощь подадут.  
Нам холодно. Им холодней:  
Они сидят там много дней.  
Уже кончается зима.  
А где же мы? Вода кругом…  
Чтоб не сойти совсем с ума,  
Нам надо думать о другом.  
Что ж, о другом — так о другом!  
Давай о самом дорогом.  
Но что ж и мне и всем другим  
Казалось самым дорогим?  
Вот так же сидя, как и мы,  
К огню придвинувши пимы,  
Четыре парня молча ждут,  
Когда им помощь подадут… —  
Ночь. На кровати летчик спит.  
Сестра всю ночь над ним сидит.  
Он беспокойный, он такой —  
Он может встать. Да что покой?  
Как может предписать покой  
Тот врач, который в свой черед  
С утра дрожащею рукой  
Газету в ящике берет?  
На старой, милой нам земле  
Есть много мужества. Оно  
Не в холе, воле и тепле,  
Не в колыбели рождено.  
Лишь мещанин придумать мог  
Мир без страстей и без тревог;  
Не только к звукам арф и лир  
Мы будем приучать детей.  
Мир коммунизма — дерзкий мир  
Больших желаний и страстей.  
Где пограничные столбы,  
Там встанут клены и дубы,  
Но яростней, чем до сих пор,  
Затеют внуки день за днем  
Жестокий спор, упрямый спор  
С водой, землею и огнем.  
Чтоб все стихии нам взнуздать,  
Чтоб все оковы расковать,  
Придется холодать, страдать,  
Быть может, жизнью рисковать.  
На талом льду за тыщу верст,  
Где снег колюч и ветер черств,  
Четыре наших парня ждут,  
Когда им помощь подадут.  
Есть в звуке твердых их имен,  
В чертах тревожной их судьбы  
Начало завтрашних времен,  
Прообраз будущей борьбы.  
Я вижу: где-то вдалеке,  
На льду, на утлом островке,  
На стратоплане, на Луне,  
В опасности, спиной к спине,  
Одежду, хлеб и кров деля,  
Горсть земляков подмоги ждет.  
И вся союзная земля  
К своим на выручку идет.  
И на флагштоках всех судов  
Плывет вперед сквозь снег и мрак,  
Сквозь стаи туч, сквозь горы льдов  
Земного шара гордый флаг.  

❂❂❂❂

1938  

❂❂❂❂