Посвящается С.А. Соколову

❂❂❂❂


Он был пророк. 
Она — сибилла в храме. 
Любовь их, как цветок, 
горела розами в закатном фимиаме. 
Под дугами его бровей 
сияли взгляды 
пламенно-святые. 
Струились завитки кудрей — 
вина каскады 
пенно-золотые. 
Как облачко, закрывшее лазурь, 
с пролетами лазури 
и с пепельной каймой — 
предтеча бурь — 
ее лицо, застывшее без бури, 
волос омытое волной. 
Сквозь грозы 
и напасти 
стремились, и была в чертах печальных 
нега. 
Из багряницы роз многострадальных 
страсти 
творили розы 
снега. 
К потокам Стикса приближались. 
Их ветер нежил, белыми шелками 
вея, — 
розовые зори просветлялись 
жемчугами — 
умирали, ласково бледнея. 

На башнях дальних облаков 
ложились мягко аметисты. 
У каменистых берегов 
челнок качался золотистый. 
Диск солнца грузно ниспадал, 
меж тем как плакала сибилла. 
Средь изумрудов мягко стлал 
столбы червонные берилла. 
Он ей сказал: «Любовью смерть 
и смертью страсти победивший, 
я уплыву, и вновь на твердь 
сойду, как бог, свой лик явивший». 
Сибилла грустно замерла, 
откинув пепельный свой локон. 
И ей надел поверх чела 
из бледных ландышей венок он. 
Но что их грусть перед судьбой! 
Подул зефир, надулся парус, 
помчался челн и за собой 
рассыпал огневой стеклярус. 

Тянулись дни. Он плыл и плыл. 
От берегов далеких Стикса, 
всплывая тихо, месяц стыл 
обломком матовым оникса. 
Чертя причудливый узор, 
лазурью нежною сквозили 
стрекозы бледные. И взор 
хрустальным кружевом повили. 
Вспенял крылатый, легкий челн 
водоворот фонтанно-белый. 
То здесь, то там средь ясных волн 
качался лебедь онемелый. 
И пряди длинные кудрей, 
и бледно-пепельные складки 
его плаща среди зыбей 
крутил в пространствах ветер шаткий. 

И била временем волна. 
Прошли года. Под сенью храма 
она состарилась одна 
в столбах лазурных фимиама. 
Порой, украсивши главу 
венком из трав благоуханных, 
народ к иному божеству 
звала в глаголах несказанных. 
В закатный час, покинув храм, 
навстречу богу шли сибиллы. 
По беломраморным щекам 
струились крупные бериллы. 
И было небо вновь пьяно 
улыбкой брачною закатов. 
И рдело золотом оно 
и темным пурпуром гранатов. 

Забыт теперь, разрушен храм, 
И у дорической колонны, 
струя священный фимиам, 
блестит росой шиповник сонный. 
Забыт алтарь. И заплетен 
уж виноградом дикий мрамор. 
И вот навеки иссечен 
старинный лозунг «Sanctus amor». 
И то, что было, не прошло… 
Я там стоял оцепенелый. 
Глядясь в дрожащее стекло, 
качался лебедь сонный, белый. 
И солнца диск почил в огнях. 
Плясали бешено на влаге, — 
на хризолитовых струях 
молниеносные зигзаги. 
«Вернись, наш бог», — молился я, 
и вдалеке белелся парус. 
И кто-то, грустный, у руля 
рассыпал огненный стеклярус.

❂❂❂❂

Москва

❂❂❂❂