Христофор Колумб 
был Христофор Коломб — 
испанский еврей. 
Из журналов. 
 

 
Вижу, как сейчас, 
объедки да бутылки… 
В портишке, 
известном 
лишь кабачком, 
Коломб Христофор 
и другие забулдыги 
сидят, 
нахлобучив 
шляпы бочком. 
Христофора злят, 
пристают к Христофору: 
«Что вы за нация? 
Один Сион! 
Любой португалишка 
даст тебе фору!» 
Вконец извели Христофора — 
и он 
покрыл 
дисканточком 
щелканье пробок 
(задели 
в еврее 
больную струну): 
«Что вы лезете: 
Европа да Европа! 
Возьму 
и открою другую 
страну». 
Дивятся приятели: 
«Что с Коломбом? 
Вина не пьет, 
не ходит гулять. 
Надо смотреть — 
не вывихнул ум бы. 
Всю ночь сидит, 
раздвигает циркуля». 
 

 
Мертвая хватка в молодом еврее; 
думает, 
не ест, 
недосыпает ночей. 
Лакеев 
оттягивает 
за фалды ливреи, 
лезет 
аж в спальни 
королей и богачей. 
«Кораллами торгуете?! 
Дешевле редиски. 
Сам 
наловит 
каждый мальчуган. 
То ли дело 
материк индийский: 
не барахло — 
бирюза, 
жемчуга! 
Дело верное: 
вот вам карта. 
Это океан, 
а это — 
мы. 
Пунктиром путь — 
и бриллиантов караты 
на каждый полтинник, 
данный взаймы». 
Тесно торгашам. 
Томятся непоседы. 
Посуху 
и в год 
не обернется караван. 
И закапали 
флорины и пезеты 
Христофору 
в продырявленный карман. 
 

 
Идут, 
посвистывая, 
отчаянные из отчаянных. 
Сзади тюрьма. 
Впереди — 
ни рубля. 
Арабы, 
французы, 
испанцы 
и датчане 
лезли 
по трапам 
Коломбова корабля. 
«Кто здесь Коломб? 
До Индии? 
В ночку! 
(Чего не откроешь, 
если в пузе орган!) 
Выкатывай на палубу 
белого бочку, 
а там 
вези 
хоть к черту на рога!» 
Прощанье — что надо. 
Не отъезд — а помпа: 
день 
не просыхали 
капли на усах. 
Время 
меряли, 
вперяясь в компас. 
Спьяна 
путали штаны и паруса. 
Чуть не сшибли 
маяк зажженный. 
Палубные 
не держатся на полу, 
и вот, 
быть может, отсюда, 
с Жижона, 
на всех парусах 
рванулся Коломб. 
 

 
Единая мысль мне сегодня люба, 
что эти вот волны 
Коломба лапили, 
что в эту же воду 
с Коломбова лба 
стекали 
пота 
усталые капли. 
Что это небо 
землей обмеля
на это вот облако, 
вставшее с юга,— 
«На мачты, братва! 
глядите — 
земля!» — 
орал 
рассудок теряющий юнга. 
И вновь 
океан 
с простора раскосого 
вбивал 
в небеса 
громыхающий клин, 
а после 
братался 
с волной сарагоссовой, 
и вместе 
пучки травы волокли. 
Он 
этой же бури слушал лады. 
Когда ж 
затихает бури задор, 
мерещатся 
в водах 
Коломба следы, 
ведущие 
на Сан-Сальвадор. 
Вырастают дни 
в бородатые месяцы. 
Луны 
мрут 
у мачты на колу. 
Надоело океану, 
Атлантический бесится. 
Взбешен Христофор, 
извелся Коломб. 
С тысячной волны трехпарусник 
съехал. 
На тысячу первую взбираться 
надо. 
Видели Атлантический? 
Тут не до смеха! 
Команда ярится — 
устала команда. 
Шепчутся: 
«Черту ввязались в попутчики. 
Дома плохо? 
И стол и кровать. 
Знаем мы 
эти 
жидовские штучки — 
разные 
Америки 
закрывать и открывать!» 
За капитаном ходят по пятам. 
«Вернись!— говорят, 
играют мушкой.— 
Какой ты ни есть 
капитан-раскапитан, 
а мы тебе тоже 
не фунт с осьмушкой». 
Лазит Коломб 
на брамсель с фока, 
глаза аж навыкате, 
исхудал лицом; 
пустился вовсю: 
придумал фокус 
со знаменитым 
Колумбовым яйцом. 
Чтояйцо?— 
игрушка на день. 
И день 
не оттянешь 
у жизни-воровки. 
Галдит команда, 
на Коломба глядя: 
«Крепка 
петля 
из генуэзской веревки. 
Кончай, 
Христофор, 
собачий век!..» 
И кортики 
воздух 
во тьме секут. 
«Земля!» — 
Горизонт в туманной 
кайме. 
Как я вот 
в растущую Мексику 
и в розовый 
этот 
песок на заре, 
вглазелись. 
Не смеют надеяться: 
с кольцом экватора 
в медной ноздре 
вставал 
материк индейцев. 
 

 
Года прошли. 
В старика 
шипуна 
смельчал Атлантический, 
гордый смолоду. 
С бортов «Мажестиков» 
любая шпана 
плюет 
в твою 
седоусую морду. 
Коломб! 
твое пропало наследство! 
В вонючих трюмах 
твои потомки 
с машинным адом 
в горящем соседстве 
лежат, 
под щеку 
подложивши котомки. 
А сверху, 
в цветах первоклассных розеток, 
катаясь пузом 
от танцев 
до пьянки, 
в уюте читален, 
кино 
и клозетов 
катаются донны, 
сеньоры 
и янки. 
Ты балда, Коломб,— 
скажу по чести. 
Что касается меня, 
то я бы 
лично — 
я 6 Америку закрыл, 
слегка почистил, 
а потом 
опять открыл — 
вторично. 
 
1925