С гороховых жарких полей  
отец приезжал запыленный.  
Брал ковш, выходил из сеней,  
водой обливался зеленой.  
И в погреб поесть уходил,  
хотел хоть немного озябнуть.  
Потом в огороде курил,  
среди нерожающих яблонь.  
И красный затылок его  
нам всем говорил, что не в духе…  
А более я ничего  
не помню про время разрухи.  
Конечно, и козий удой  
запомнил, и сладость моркови…  
Но жил так в округе любой.  
Отец не любил суесловье.  
С зарей поднимал меня он,  
ругая ленивым троцкистом,  
пугать над полями ворон  
стихами, и палкой, и свистом.  
Гороха и мне привелось  
стране сэкономить стаканы,  
хотя я себе и для коз  
тайком его прятал в карманы…  
Зной серый висел, как зола.  
И к вечеру, как на пожаре,  
кровь сладкая носом текла,  
и черные руки дрожали…  
Отец был доволен сынком,  
но будучи в жизни суровым,  
не то что обнять – нипочем  
не вспомнит и ласковым словом.  
А впрочем и жизнь-то сама  
была невтерпеж, в ожиданье…  
И только порою зима  
дарила душе озябанье.  

❂❂❂❂

2000  

❂❂❂❂