Насмотревшись на грудь четвертого человека  
в пионерском еще строю,  
я стою там, где улица, ночь, фонарь, аптека,  
одиноко, вольно стою.  
Меж сугробов блестит отпотевшая за день льдина.  
Две снежинки летят на свет…  
Знаешь, пей или плачь, дорогой мой, а все едино —  
русский ветер, холодный бред.  

❂❂❂❂

Потому и не пить и не плакать охоты нету —  
лишь смотреть, как в ночной Неве  
Петербург звезду, как запретную сигарету,  
прячет в грязненьком рукаве,  
как бродячая мимо фасадов бежит собака,  
ни прогалов особняка  
и ни арки, куда бы могла свернуть, однако  
не находя пока.  

❂❂❂❂

Я себя осуждаю, певец подворотен, арок,  
но догадки мои честны:  
одиночество — это мне лично Божий подарок —  
я не знаю ему цены.  
Вот куда мне такому идти и за что мне браться?  
Слух особый на кой мне ляд  
в это дикое время всеобщего панибратства  
и повальных фальшивых клятв?  

❂❂❂❂

В страшный миг единенья грозной любви с покоем  
созерцанье дороже слов…  
Вот вторая собака бежит — на кой им  
этот город сфинксов и львов?  
Столько сфинксов и ни одной загадки,  
чтоб наградой судьба была…  
Затушеваны камни старинной кладки.  
Молчаливы колокола.  

❂❂❂❂

И полночную медь, холодную плоть кумира  
пробирает ночная дрожь.  
— Майна? — спросишь судьбу. А она вдруг ответит: — Вира!..  
Впрочем, тихо — не разберешь.  

❂❂❂❂

1951  

❂❂❂❂