Фонарь затесался в ночную тусовку деревьев

Фонарь затесался в ночную тусовку деревьев,  
где тушинский клен распустился, как Гришка Отрепьев,  
и мелкий боярышник, мелкою дрожью дрожа,  
не знает, чего ожидать от беспутного клена.  
А впрочем, то странное время, по имени Оно, —  
чужое пространству у собровского гаража.  

❂❂❂❂

Свое оно — сизым осинникам, ельникам синим,  
прозрачным и гулким ручьям да безмолвным трясинам,  
сусанинским гибельным тропам, ползущим пока  
за жарким асфальтом, которым томит Окружная,  
германца не помня, а ляха и вовсе не зная,  
а помня и зная фартовую кепку Лужка.  

❂❂❂❂

Не место для звезд над огнями речного вокзала —  
лишь пламя зарниц иль чьего-то там, в небе, кресала  
на миг озаряет шершавую шкуру воды…  
Я, если бы жил при Отрепьеве, был с Годуновым.  
Я, впрочем, не друг государям, ни старым, ни новым —  
я друг беспородным людишкам московским. А ты?  

❂❂❂❂

Ты — тоже. Где мчит мимо Красной субботнее ралли,  
когда-то за Шуйского, помню, с тобой мы орали.  
А после орали на Красной же, но — супротив…  
Да кто укорит нас? Таков уж удел московита:  
зима ледовита, сирень по весне ядовита,  
и сразу — июль, как счастливый пленительный тиф…  

❂❂❂❂

Склоняется клен и в свои воровские ладони  
берет соловья. Тот в любовном заходится стоне,  
и в нас достигает таких окаянных глубин,  
которых под силу достичь в годовой круговерти  
одной лишь сентябрьской разлуке — хотите проверьте! —  
сентябрьской разлуке с вечерним пожаром рябин.  

❂❂❂❂

1951  

❂❂❂❂