Мечтатель

(Юноша 30-х годов XIX столетия)

❂❂❂❂

❂❂❂❂

Вера есть величайший акт человеческой свободы. 
В. Жуковский 
Мертвые суть невидимые, но не отсутствующие. 
Отдадим справедливость смерти. 
Виктор Гюго

❂❂❂❂

I

❂❂❂❂

Те образы, черты которых были 
Так живы, так знакомы не одним 
Моим глазам, и навсегда могилой 
Заслонены и даже как бы смыты 
Потоком лет — не призраки ли?. 
Но они как бы вернулись и — зовут… 
Или, безмолвствуя, мне указуют 
На прошлое. И в этом прошлом я 
Кажусь им тенью, мертвой для живых — 
Живой для них, — по существу такой же, 
Как и они. И вижу я себя 
С другим лицом, в кругу других, когда-то 
Мне близких лиц… 
И вот одно из них, 
Которых тень иль дух неуловимый, 
Никем не ведомый, никем не зримый, 
В моей душе иль в памяти моей 
Приемлет вновь и цвет и очертанья 
И голос — это милое лицо 
Ровесника и друга школьных лет, 
Поэта-мистика, который мне вверял 
Наивные мечты свои. Увы! 
В тридцатые года романтик юный 
Сгорел от них, и на моих глазах 
Угас навеки… 
Звали мы его 
Вадимом, а фамилия его 
Была Кирилин. Будь он жив, — быть может, 
Он так же бы боролся и с нуждой, 
И с неотвязной музой. 
Но его чело 
Не знает терний, и он спит глубоко 
В сырой могиле, и могилы этой, 
Когда-то дорогой и орошенной 
Слезами и увенчанной цветами 
Из городских садов, теперь никто бы 
И не нашел… Не долговечно наше 
Посмертное жилище, как и все 
На свете. 
Но каким воскрес он 
В моих воспоминаньях, как любимый 
Товарищ, пусть таким и выплывает 
На этот лист бумаги, для того, 
Чтоб перейти в печать или в камин — 
Что иногда почти одно и то же…

❂❂❂❂

…. …….. 
IV

❂❂❂❂

В летний день, бывало, 
По воскресеньям, уходил он в рощу, 
Что примыкала к городскому валу, 
И где паслись коровы. Звук свирели 
Пастушеской и ржанье кобылицы 
Стреноженной, и перекатный шум 
Колеблемых дыханьем ветра листьев, 
Как музыка, ласкали слух его; 
И вдоль ручья он уходил далеко 
От города; и как рыбак, который, 
Закинув удочку, ждет целые часы 
Улова, чтоб не даром голодая, 
Прийти в свою семью с лещом иль щукой, — 
Так, походя, весь день, он ждал чего-то 
Необычайного: прислушивался к ветру, 
Приглядывался к искрам солнца в струйках 
Чешуйчатых, ласкающих камыш; 
Или под тень развесистой ракиты 
Ложился на песок, и напряженно, 
Как бы подглядывая чей-то вечно 
Теряющийся шаг, глядел он 
На все далекое и близкое, как будто 
Боялся проглядеть или проспать 
Неведомое им в природе чудо 
Или виденье… Сам не понимал он, 
Что иногда таилось у него 
В душе болезненной, готовой верить 
И в красоту, и в бога, и в природу, 
И в демона.

❂❂❂❂

V

❂❂❂❂

В двенадцати верстах 
От города был монастырь. На берегу 
Оки стоял он, заслонившись рощей 
Березовой от столбовой дороги. 
И летом он ходил туда — молиться. 
Но что мудреного, что наш мечтатель 
Любил крутой, высокий берег — вид 
На луговую сторону реки, 
Возобновленный, бедный монастырь 
И те развалины, где находился 
Великокняжеский когда-то терем. 
Там, по преданью, жил когда-то 
Или гостил великий князь Рязанский 
(Олег, колеблющийся современник 
Побоища на Куликовом поле). 
Невзрачен был вид этих теремов 
Или развалины: то был не замок, 
И не дворец, а просто дом кирпичный, 
Без потолка, с обрушенным карнизом 
И маленькими окнами. (Без окон, 
С подвальным входом, нижний был этаж). 
Обломками старинных изразцов 
И кирпичей засыпанные сени 
Высокою крапивой заросли, 
Тогда как на стенах, вверху, ютились 
Березки и кудрявились кусты…

❂❂❂❂

VI

❂❂❂❂

Все проходили равнодушно мимо 
Кирпичных стен неживописной этой 
Развалины; один Вадим Кирилин 
Любил там по часам стоять и слушать, 
Как наверху весенний ветерок, 
Порхая, шелестел листвой березок, 
И как там пели птички… Это все 
Невольно говорило сердцу и уму, 
Что жизнь и знать не хочет ни о том, 
Что было, ни о том, что будет. Всю 
Природу удовлетворяет миг 
Насущного… Но мы не таковы! 
Без прошлого и будущего мы 
Не можем жить, принадлежа всецело 
Обоим, как растительная жизнь 
Принадлежит корням, цветочной пыли 
И завязи плодов. Между грядущим 
И прошлым мы — таинственная точка, 
Лучистая, которая нам светит 
Или назад, или вперед… Кирилин 
Любил, оглядываясь, рисовать 
И нашу быль, и наши небылицы: 
Немудрено, что стоя перед этой 
Красноречиво-бедной стариной, 
С ее нерадостно прожитым веком, 
Мечтал он и, мечтая, домечтался 
До лихорадочного бреда. Вот как сам 
Описывал он мне свой странный бред, 
Наверное прикрашенный его 
Живой фантазией:

❂❂❂❂

VII

❂❂❂❂

«Всю ночь согреться 
Не мог я; но, ты знаешь, я люблю 
Простудою лечиться от простуды, 
Прогулкой от бессонницы; и вот, 
Не торопясь, дошел я до того 
Монастыря, где схоронен отец мой 
И где когда-нибудь меня зароют, 
И там застал я позднюю обедню, 
Заупокойную; но я заметил 
У клироса Метелкина Захара, 
А где Захар Кузьмич, там не могу я 
Молиться — сам не знаю почему… 
Быть может, оттого, что осуждаю, 
А если осуждаю, то грешу, 
И этот грех мешает мне молиться. 
В приделе гроб стоял, и так сквозило 
Тлетворной сыростью, что вышел я 
На воздух, — голова кружилась, сердце 
В виски стучало. Утро было тихо, 
Тепло и пасмурно… Я был не в духе 
И тосковал, и даже без причины 
Готов был плакать… Незаметно, ежась, 
Я подошел к обломкам, — сам обломок 
Великого чего-то, может быть, 
И беспредельного чего-то, — но чего? 
Не ведаю… И вот невольно стал я 
Глядеть в окно глухой, кирпичной 
Развалины, и вдруг передо мной 
Возник далекий век… В туманном 
И пыльном полусумраке, в окне 
Я увидал тесовую кровать 
Под пестрым пологом; а там, за нею 
В углу на гвоздике, ручник с каймою 
Из деревенских кружев. — Протираю 
Глаза и вижу: как во сне: к окошку 
Подходит девушка и, пригорюнясь, 
Одной рукой поддерживает локоть 
Другой руки; камчатный сарафан 
Еще не доверху застегнут; видно, 
Не рано встала, подошла к окошку, 
Задумалась и молча смотрит вдаль. 
«Уж не княжна ли?. — думаю. У ней 
На голове жемчужная повязка 
И с длинными подвесками сережки 
Из серебра и бирюзы… Вздохнув, 
Она меня заметила — и брови 
Слегка приподнялись, и потемнели 
Большие, влажно серые глаза; 
И как-то странно: розовые пятна 
На молодом лице ей не мешали 
Казаться страшно бледной.

❂❂❂❂

VIII

❂❂❂❂

Все-то 
Вдруг замерло во мне, когда она 
Заговорила… Господи! Какой 
Прерывистый и ласково-плачевный 
Был это голос: «Мальчик! ты не знаешь, 
Какая день и ночь змея-тоска 
Сосет мне сердце! Не котлы кипят 
Кипучие, — ножи точат булатные… 
Что будет с Русью?. Старший брат мой 
В глухой степи тамбовской в плен к ногайцам 
Попался и зарезан… Младший брат мой — 
Дремучими болотами, лесами 
Куда-то пробирался — и о нем 
Ни слуху нет, ни духу: или леший 
Завел его и заморил, иль ночью 
Русалки утащили в омут темный… 
Старуха мамка ждет сынка родного 
Из Золотой Орды, и день и ночь 
Сидит в лесу на пне и молча 
Повязанной качает головой, 
Все что-то шепчет; выплакала очи 
И помешалась… Мой родной к Мамаю 
Поехал ублажать его дарами; 
Жених сбежал в Москву. Что с нами будет? 
Неужто и взаправду затевает 
Димитрий Иоаннович — московский 
Великий князь — недоброе: войну 
С татарами!.. Как будто есть на свете 
Такая силища, что одолеет 
Их полчища несметные. О боже!.. 
Как глухо все кругом! Как будто 
Все вымерло… И голод, и пожары, 
А я все жду — все жду, все жду чего-то 
Ужасного… все думаю: придут 
И если не зарежут, свяжут руки 
И на позор неслыханный меня 
Сведут на рынок и сорвут с меня 
Мои одежды, потешаться станут 
Моим стыдом и ужасом смертельным. 
Недаром я все ночи напролет 
Не сплю и вся дрожу, как листик 
Осиновый… Скажи мне, мальчик, 
Какие вести ходят? Что пророчит Фома-юродивый?. 
Что ж ты молчишь, 
Мой милый, мой болезный?»

❂❂❂❂

IX

❂❂❂❂

Помутилось 
В глазах моих; забилось сердце; 
Я бросился к окну, крапивой руку 
Обжег и — в ужасе остановился… 
В окне мерещился какой-то призрак, 
Закутанный в лохматый саван… Но 
Ударил колокол, и я очнулся»…

❂❂❂❂

XI

❂❂❂❂

Он стал рассеян и меланхоличен. 
А меланхолия — болезнь: она 
Таится в нервах и боится смеха; 
И если улыбнется, то такой 
Натянутой улыбкою, что ей 
Становится неловко. Юность 
Не церемонится: я стал его 
Расспрашивать, стал приставать к нему: 
«Скажи, скажи, здоров ли? Что с тобою? 
Иль ты опять влюблен в мечту, в царицу 
Своих воздушных замков?» И однажды, 
В вечерний час, и на него нашла 
Минута откровенности.

❂❂❂❂

XII

❂❂❂❂

«На днях, — 
Сказал он, — праздник был в монастыре, 
И, несмотря на зной, задумал я 
Идти туда, и там застать обедню, 
И с вынутой просфорою вернуться 
К старухе няне; но, как ни спешил я, 
Порядком запоздал. Застал толпу 
На паперти и даже на погосте. 
Чтоб протесниться в церковь, нужно было 
Толкаться и давить мальчишек. Я 
Пошел бродить по старому кладбищу; 
Там видел я, как кое-где, накренясь 
К сырой земле, подгнившие кресты 
Линяли; каменные плиты были 
Покрыты лишаями, желтовато- 
Оранжевого цвета, или мохом 
Коричнево-зеленым. Письмена же 
Славянские, которых уж давно 
Никто не разбирал, истерты были 
Ногами и засыпаны землей. 
Все навело меня на мысль, не здесь ли 
Покоятся останки той княжны, 
Которая весной в окошке мне 
Мерещилась…» 
Тут мой приятель, помню, 
Пустился в рассужденья. Повторить 
Их слово в слово нетлогу я; но 
Таков, по крайней мере, был их смысл: 
«Я знаю, прах ее давно исчез, 
Рассыпался и с ветром, может быть, 
Вокруг меня носился вместе с пылью… 
Так если я спрошу тебя: куда 
Осел дымок соломинки спаленной, — 
Ты без труда мне тотчас же ответишь: 
На камни, на траву, на человека; 
Но где рассеялось ее сознанье? 
В какую превратилась пыль — печаль? 
Или на ком ее осело чувство — 
Любовь ли, ненависть ли — все равно? 
Кто скажет? Даже ты не скажешь», — 
Добавил он наивно. — К нам не шло 
Ни философствовать, ни задавать 
Неразрешимые вопросы; мы 
О них мечтали, и решали их 
По-своему… 
«Итак, вообрази, — 
Он продолжал, — вообрази, что если 
России и теперь грозят враги, 
И ежели беда не за горами, 
То что мудреного, что то же чувство 
Тревоги и печали, тот же страх 
За родину проснулся в этой тени, 
Что веет около развалин — или 
Вокруг того гнезда родного, где 
Так безотрадно в страхе и тоске 
Прошла ее вся молодость?. Иначе 
Как это все понять?.» Тут он хотел 
Еще добавить что-то, ко запнулся, 
Потупился и покраснел,

❂❂❂❂

XIII

❂❂❂❂

«Ага! 
Я, значит, прав был: ты влюблен 
В свой глупый бред, в свою больную 
Фантазию!» — «Фантазия ли это? — 
Сам рассуди, — воскликнул он, — я шел 
С кладбища, среди старых теремов 
Великокняжеских, — и уж хотел я 
Пройти на ту лужайку, где тютюн 
Курили кучера и поджидали 
Своих господ, а возле экипажей 
Помещичьих разнузданные клячи, 
Маша хвостами и обороняясь 
От оводов, щипали мураву 
И в старых хомутах своих казались 
Счастливее меня — так благодушно 
Жевали и оглядывались. Шел я, 
Задумавшись, и вдруг на перекрестке 
Двух узеньких тропинок, где цвели 
Акации, я поневоле дрогнул 
И стал, как вкопанный. В пяти шагах 
Передо мной была озарена 
Сиянием полуденного солнца 
Красавица. О, никогда еще 
Глаза мои на свете не видали 
Такой небесной, чистой красоты! 
Я ею поражен был, как виденьем — 
И замер… Девушка была в простом 
Суконном черном платье; бледный 
Овал лица ее и белый лоб 
Был оттенен приподнятой вуалью; 
Глаза, большие, синие глаза, 
Задумчиво из-под густых ресниц 
В молитвенном каком-то настроенье 
Куда-то вдаль глядели, и в чертах 
Ее лица, казалось, грусть была 
Незримая, а пряди пышных 
Темно-каштановых волос ее вились, 
И ветерок слегка ласкал их, словно 
Остерегаясь смять их. Говорят, 
Мадонна Рафаэля — совершенство; 
Но совершеннее того, что дал мне бог 
Увидеть — я не знаю… «Уж не сон ли?» — 
Подумал я… И мне хотелось 
Заговорить; но у меня язык 
Прилип к гортани…

❂❂❂❂

XIV

❂❂❂❂

Вдруг она очнулась 
И тотчас же заметила меня. 
Она заметила смешной восторг мой, 
Мои с таким наивным изумленьем 
Приподнятые плечи, улыбнулась, 
Потупилась и, опустивши складки 
Своей вуали, легкая, как тень, 
Исчезла за стеной и, может быть, 
У паперти вошла в толпу. А я? 
Увы, я, как дурак, на том же месте 
Стоял, как вкопанный, — был, как в чаду 
Или в тумане. Мне хотелось плакать, 
И ликовать, и славить бога. 
Я все забыл… Когда же спохватился, 
Уж было поздно. 
Рассеянный, горячий, 
Весь как в огне, напрасно я искал 
Глазами образ, или хоть намек 
На ту, которую я так безбожно, 
Так глупо прозевал. В коляски, 
В четырехместные кареты, в дрожки 
Старинные заглядывал. — Нигде! 
И так, порывисто дыша, я вышел 
На пыльную дорогу. Несомненно 
Своих знакомых я бы не узнал, 
Когда б их на пути случайно встретил. 
В моей душе все путалось, все было 
Восторженно и глухо. Я не шел — 
Летел, как бы по воздуху, навстречу 
Таинственной улыбке. Красота 
Воочию явилась мне, меня 
Заметила и даже улыбнулась, — 
Чего ж еще? 
И, знойный весь, к обеду 
Вернулся я домой и, может быть, 
Впервые распахнувши душу, молвил: 
«Есть в мире чудо — и не даром, братцы, 
Я все искал его — теперь я знаю, 
Что это чудо — красота». 
Никто 
Меня не понял. Только старший брат 
Пробормотал: «Пожалуйста, любезный, 
Садись и чепухи не городи»…

❂❂❂❂

XVI

❂❂❂❂

«Скажи, куда девалась красота? 
И если есть она на белом свете, 
Зачем она скрывается, как клад, 
Зарытый в землю скрягой? отчего, 
Куда я ни гляжу, нигде не вижу 
Божественного образа? Вот вы 
Влюбляетесь… и знаю я, в кого… 
И что же?, разве это красота?.» 
Тут я не вытерпел — спросил Вадима: 
Ужели он при всем своем блужданье 
Кругом да около нигде не встретил 
Той девушки?. 
«Ни разу, — оборвал он, — 
Нигде, ни разу!.. 
Не напоминай!..» 
Смеясь, я заглянул ему в лицо, 
А он поник и опустил ресницы. 
Мы помолчали… 
«А княжну я видел, — 
Вдруг он проговорил, как бы очнувшись, — 
Ту самую княжну, что, помнишь, 
Когда я в лихорадочном бреду 
Стоял перед развалиной и грезил?.» «Неужели?.» 
«Ну да… не наяву, конечно, 
Во сне… но это было так же ясно, 
Как наяву. Мне снился, братец мой, 
Какой-то тихий, летний вечер; далеко 
Распространялись сумерки; заря 
Из-за реки румянила туман, 
И всенощная отошла в монастыре. 
Монахи вышли в черных клобуках, 
К ним подкатили тройки, и они 
В какие-то телеги шумно сели 
И с колокольчиками укатили… 
Но хоть они меня и звали, я 
Остался и в досаде на кого-то 
Попал на монастырское кладбище. 
Иду, жду месяца из-за тумана; 
Но нет ни месяца, ни звезд; одна 
Вдали лампада светит. Вдруг, направо, 
От узенькой тропинки, мелким щебнем 
Посыпанной, я вижу над могилой, 
Или над черною, разрытой ямой, 
Поникла девушка. Она стоит 
Ко мне спиною так, что мне не видно 
Ее лица; одну ее повязку 
На голове да косу я заметил, 
И тотчас же во сне подумал: «Ах, 
Нельзя ли избежать мне этой встречи!.. 
Зачем она?» Я угадал чутьем, 
Какая это девушка… она — 
Та самая, которая в бреду 
Мне грезилась в окно кирпичной 
Развалины… И странно, почему-то 
Я и во сне ничуть не сомневался, 
Что это — не живое существо, 
Что это — призрак. Сердце у меня, 
Как говорят, захолонуло; тайный ужас 
Подсказывал: «Беги, беги, пока 
Она не обернулась»… 
Но она 
Вдруг повернула голову и тихо 
Проговорила: «Это ты, мой мальчик?» 
Я так и замер; слышу в тишине, 
Уже знакомый мне, певучий голос, 
И нежно-ласковый, и горький… вижу, 
Она меня рукою манит и лепечет: 
«Уж я ждала тебя, ждала, мой милый! 
И ждать устала!» 
Я перекрестился. 
Стою и слушаю: 
«Жених мой пал 
На Куликовом поле, пал в бою 
С татарами… вернулся мой отец — 
И не нашел меня… придут баскаки — 
И тоже не найдут: я схоронилась, — 
Да и тебя сумею схоронить…» 
От этих слов, признаться, у меня 
Колючий холод пробежал по телу. 
А я, как заколдованный, стою 
И слушаю… 
«Пока жила я, мне любить хотелось. 
Бог не привел, и злые люди 
Не захотели… я жила одна 
У батюшки в высоком терему 
И ныла сердцем; не с кем было 
И поделиться мне мятежным горем. 
И я ушла… и спряталась. Никто 
И не заметит, как сойдемся 
Мы в темноте; никто нас не осудит: 
Ни бог, ни злые люди. Я люблю 
Тебя, мой ненаглядный, мой желанный… 
И в тесноте нам сладко будет спать, 
И до людей нам дела нет. Ты — мой, 
Навеки мой!..» 
И очутился я 
От этой страшной девушки так близко, 
Что я уже не мог не ощущать 
Ее неровного дыханья на своем 
Испуганном лице. Она дрожит 
От радости и страстного порыва, 
И задыхается и уж не говорит — — 
Бормочет что-то… Серые, большие 
Ее глаза горят; она руками 
Охватывает стан мой и влечет 
В то темное пространство, что зияет 
У самых наших ног. Я вырываюсь — 
И не могу освободиться… 
Няня 
Услышала мой стон; из коридора 
Вошла ко мне, перекрестила. 
Я 
Узнал ее не скоро; но очнулся 
И поднял голову. Вот как я видел 
Мою княжну». 
«Эх! — выслушав его, 
Подумал я, — не сочинил ли ты 
Свой сон? Рассказываешь так красно. 
Как будто ты и мог припомнить все, 
Что слышал ты во сне!» 
Мы помолчали. 
«Все это пустяки, — сказал я наконец, — 
Глупейший кошемар! Гроша не стоит 
В сравненье с тем, что испытал ты, 
Когда блуждал по нашему уезду». 
«Неужели, — сказал он, на прощанье 
Пожав мне руку, — этот глупый сон — 
Без всякого, без всякого значенья?» 
«Без всякого», — сказал я и ушел.

❂❂❂❂

XVII

❂❂❂❂

Смешон мечтатель мой, исколесивший, 
Быть может, сотни верст, пешком, без денег 
И без сопутника, с одной надеждой 
Не нынче-завтра, где-нибудь, случайно 
Увидеть ту, чья красота глубоко, 
Как знойный луч, в его проникла сердце. 
Ведь он пошел на поиски за ней 
Не для того, чтоб ей в любви признаться, 
Не для того, чтоб ею обладать, 
А для того, чтоб видеть — только видеть, 
И насладиться этим лицезреньем, 
Как наслаждаются святые старцы 
Или аскеты, созерцая образ 
Мадонны — лик небесной красоты, 
Что озаряет тихим светом пх 
Молитвами прославленную келью, 
Он верил, что на свете существует 
Божественная девушка, и верил, 
Что за ее свободу он готов 
Идти в огонь и в воду. Стих его, 
Небрежный и подчас неловкий, стал 
Певучее, и я, его судья 
Неопытный и даже, может быть, 
Пристрастно-невзыскательный, ему 
Пророчил славу. Что такое слава — 
Он понимал по-своему. Быть может, 
Под этим словом мой неисправимый 
Мечтатель разумел триумф Торквато 
Или Петрарки… может быть, ему 
И снился русский Капитолий… 
Будь жив он, как бы изменился он! 
Из зла и блага, из противоречий 
Того, чего он ждал и не дождался, 
Какую б он блистательную соткал 
Одежду для своей тревожной Музы!.. 
И эта Муза нам была б родная… 
Но он не вынес их — противоречий этих… 
И первый беспощадно нанесенный 
Удар его мечтательному сердцу 
Был для него ударом роковым.

❂❂❂❂