Была жара. Леса горели. Нудно  
Тянулось время. На соседней даче  
Кричал петух. Я вышел за калитку.  
Там, прислонясь к забору, на скамейке  
Дремал бродячий серб, худой и черный.  
Серебряный тяжелый крест висел  
На груди полуголой. Капли пота  
По ней катились. Выше, на заборе,  
Сидела обезьяна в красной юбке  
И пыльные листы сирени  
Жевала жадно. Кожаный ошейник,  
Оттянутый назад тяжелой цепью,  
Давил ей горло. Серб, меня заслышав,  
Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я  
Воды ему. Но, чуть ее пригубив,-  
Не холодна ли,- блюдце на скамейку  
Поставил он, и тотчас обезьяна,  
Макая пальцы в воду, ухватила  
Двумя руками блюдце.  
Она пила, на четвереньках стоя,  
Локтями опираясь на скамью.  
Досок почти касался подбородок,  
Над теменем лысеющим спина  
Высоко выгибалась. Так, должно быть,  
Стоял когда-то Дарий, припадая  
К дорожной луже, в день, когда бежал он  
Пред мощною фалангой Александра.  
Всю воду выпив, обезьяна блюдце  
Долой смахнула со скамьи, привстала  
И — этот миг забуду ли когда? —  
Мне черную, мозолистую руку,  
Еще прохладную от влаги, протянула…  
Я руки жал красавицам, поэтам,  
Вождям народа — ни одна рука  
Такого благородства очертаний  
Не заключала! Ни одна рука  
Моей руки так братски не коснулась!  
И, видит Бог, никто в мои глаза  
Не заглянул так мудро и глубоко,  
Воистину — до дна души моей.  
Глубокой древности сладчайшие преданья  
Тот нищий зверь мне в сердце оживил,  
И в этот миг мне жизнь явилась полной,  
И мнилось — хор светил и волн морских,  
Ветров и сфер мне музыкой органной  
Ворвался в уши, загремел, как прежде,  
В иные, незапамятные дни.  

❂❂❂❂

И серб ушел, постукивая в бубен.  
Присев ему на левое плечо,  
Покачивалась мерно обезьяна,  
Как на слоне индийский магараджа.  
Огромное малиновое солнце,  
Лишенное лучей,  
В опаловом дыму висело. Изливался  
Безгромный зной на чахлую пшеницу.  
В тот день была объявлена война.  

❂❂❂❂

7 июня 1918, 20 февраля 1919  

❂❂❂❂