Сеанс

Для меня мир всегда был прозрачней воды.  
Шарлатаны — я думал — ломают комедию.  
Но вчера допотопного страха следы,  
словно язвы, в душе моей вскрыл этот медиум.  
С пустяков началось, а потом как пошло,  
и пошло — и туда, и сюда — раскомаривать:  
стол дубовый, как гроб к потолку волокло,  
колыхалось над окнами желтое марево,  
и звонил да звонил, что был заперт в шкапу,  
колокольчик литой, ненечаянно тронутый.  
На омытую холодом ровным тропу  
двое юношей выплыли, в снег опеленуты.  
Обезглавлен, скользя, каждый голову нес  
пред собой на руках, и глаза были зелены,  
будто горсть изумрудов — драконовых слез —  
переливами млела, застрявши в расщелинах.  
Провалились и — вдруг потемнело.  
Но дух  
нехороший, тяжелый-тяжелый присунулся.  
Даже красный фонарь над столом — не потух!  
почернел, как яйцо, где цыпленок наклюнулся.  
— Ай, ай, ай, — кто-то гладит меня по спине, —  
дама, взвизгнув, забилась, как птица в истерике.  
Померещилось лапы касанье и мне…  
— Боже, как хорошо! — мой товарищ вздохнул,  
проводя по лицу трепетавшими пальцами.  
А за окнами плавился медленный гул:  
может, полночь боролась с ее постояльцами.  
И в гостиной — дерзнувший чрез душу и плоть  
Пропустить, как чрез кабель, стремление косное —  
все не мог, изможденный, еще побороть  
сотворенной бурей волнение грозное.  
И, конечно, еще проносили они —  
двое юношей, кем-то в веках обезглавленных,  
перед меркнущим взором его простыни  
в сферах, на землю брошенных, тленом отравленных.  

❂❂❂❂

1925  

❂❂❂❂