По этой 
дороге, 
спеша во дворец, 
бесчисленные Людовики 
трясли 
в шелках 
золочёных каретц 
телес 
десятипудовики. 
И ляжек 
своих 
отмахав шатуны, 
по ней, 
марсельезой пропет, 
плюя на корону, 
теряя штаны, 
бежал 
из Парижа 
Капет. 
Теперь 
по ней 
весёлый Париж 
гоняет 
авто рассияв, — 
кокотки, 
рантье, подсчитавший барыш, 
американцы 
и я. 
Версаль. 
Возглас первый: 
«Хорошо жили стервы!» 
Дворцы 
на тыщи спален и зал — 
и в каждой 
и стол 
и кровать. 
Таких 
вторых 
и построить нельзя — 
хоть целую жизнь 
воровать! 
А за дворцом, 
и сюды 
и туды, 
чтоб жизнь им 
была 
свежа, 
пруды, 
фонтаны, 
и снова пруды 
с фонтаном 
из медных жаб. 
Вокруг, 
в поощренье 
жантильных манер, 
дорожки 
полны статуями — 
везде Аполлоны, 
а этих 
Венер 
безруких, — 
так целые уймы. 
А дальше — 
жилья 
для их Помпадурш — 
Большой Трианон 
и Маленький. 
Вот тут 
Помпадуршу 
водили под душ, 
вот тут 
помпадуршины спаленки. 
Смотрю на жизнь — 
ах, как не нова! 
Красивость — 
аж дух выматывает! 
Как будто 
влип 
в акварель Бенуа, 
к каким-то 
стишкам Ахматовой. 
Я все осмотрел, 
поощупал вещи. 
Из всей 
красотищи этой 
мне 
больше всего 
понравилась трещина 
на столике 
Антуанетты. 
В него 
штыка революции 
клин 
вогнали, 
пляша под распевку, 
когда 
санкюлоты 
поволокли 
на эшафот 
королевку. 
Смотрю, 
а всё же — 
завидные видики! 
Сады завидные — 
в розах! 
Скорей бы 
культуру 
такой же выделки, 
но в новый, 
машинный ро? змах! 
В музеи 
вот эти 
лачуги б вымести! 
Сюда бы — 
стальной 
и стекольный 
рабочий дворец 
миллионной вместимости, — 
такой, 
чтоб и глазу больно. 
Всем, 
ещё имеющим 
купоны 
и монеты, 
всем царям — 
ещё имеющимся — 
в назидание: 
с гильотины неба, 
головой Антуанетты, 
солнце 
покатилось 
умирать на зданиях. 
Расплылась 
и лип 
и каштанов толпа, 
слегка 
листочки ворся. 
Прозрачный 
вечерний 
небесный колпак 
закрыл 
музейный Версаль.

❂❂❂❂