Чуть ночь превратится в рассвет, 
вижу каждый день я: 
кто в глав, 
кто в ком, 
кто в полит, 
кто в просвет, 
расходится народ в учрежденья. 
Обдают дождем дела бумажные, 
чуть войдешь в здание: 
отобрав с полсотни — 
самые важные!- 
служащие расходятся на заседания. 
 
Заявишься: 
«Не могут ли аудиенцию дать? 
Хожу со времени она».- 
«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать — 
объединение Тео и Гукона». 
 
Исколесишь сто лестниц. 
Свет не мил. 
Опять: 
«Через час велели прийти вам. 
Заседают: 
покупка склянки чернил 
Губкооперативом». 
 
Через час: 
ни секретаря, 
ни секретарши нет — 
голо! 
Все до 22-х лет 
на заседании комсомола. 
 
Снова взбираюсь, глядя наночь, 
на верхний этаж семиэтажного дома. 
«Пришел товарищ Иван Ваныч?» — 
«На заседании 
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома». 
 
Взъяренный, 
на заседание 
врываюсь лавиной, 
дикие проклятья дорогой изрыгая. 
И вижу: 
сидят людей половины. 
О дьявольщина! 
Где же половина другая? 
«Зарезали! 
Убили!» 
Мечусь, оря
От страшной картины свихнулся разум. 
И слышу 
спокойнейший голосок секретаря: 
«Оне на двух заседаниях сразу. 
 
В день 
заседаний на двадцать 
надо поспеть нам. 
Поневоле приходится раздвояться. 
До пояса здесь, 
а остальное 
там». 
 
С волнением не уснешь. 
Утро раннее. 
Мечтой встречаю рассвет ранний: 
«О, хотя бы 
еще 
одно заседание 
относительно искоренения всех заседаний!» 
 
1922