Необычайное приключение

(Пушкино. Акулова гора, дача Румянцева, 
27 верст по Ярославской жел. дор.) 
 
В сто сорок солнц закат пылал, 
в июль катилось лето, 
была жара, 
жара плыла — 
на даче было это. 
Пригорок Пушкино горбил 
Акуловой горою, 
а низ горы — 
деревней был, 
кривился крыш корою. 
А за деревнею — 
дыра, 
и в ту дыру, наверно, 
спускалось солнце каждый раз, 
медленно и верно. 
А завтра 
снова 
мир залить 
вставало солнце ало. 
И день за днем 
ужасно злить 
меня 
вот это 
стало. 
И так однажды разозлясь, 
что в страхе все поблекло, 
в упор я крикнул солнцу: 
«Слазь! 
довольно шляться в пекло!» 
Я крикнул солнцу: 
«Дармоед! 
занежен в облака ты, 
а тут — не знай ни зим, ни лет, 
сиди, рисуй плакаты!» 
Я крикнул солнцу: 
«Погоди! 
послушай, златолобо, 
чем так, 
без дела заходить, 
ко мне 
на чай зашло бы!» 
Что я наделал! 
Я погиб! 
Ко мне, 
по доброй воле, 
само, 
раскинув луч-шаги, 
шагает солнце в поле. 
Хочу испуг не показать — 
и ретируюсь задом. 
Уже в саду его глаза. 
Уже проходит садом. 
В окошки, 
в двери, 
в щель войдя, 
валилась солнца масса, 
ввалилось; 
дух переведя, 
заговорило басом: 
«Гоню обратно я огни 
впервые с сотворенья. 
Ты звал меня? 
Чаи гони, 
гони, поэт, варенье!» 
Слеза из глаз у самого — 
жара с ума сводила, 
но я ему — 
на самовар: 
«Ну что ж, 
садись, светило!» 
Черт дернул дерзости мои 
орать ему,- 
сконфужен, 
я сел на уголок скамьи, 
боюсь — не вышло б хуже! 
Но странная из солнца ясь 
струилась,- 
и степенность 
забыв, 
сижу, разговорясь 
с светилом 
постепенно. 
Про то, 
про это говорю, 
что-де заела Роста, 
а солнце: 
«Ладно, 
не горюй, 
смотри на вещи просто! 
А мне, ты думаешь, 
светить 
легко. 
— Поди, попробуй! — 
А вот идешь — 
взялось идти, 
идешь — и светишь в оба!» 
Болтали так до темноты — 
до бывшей ночи то есть. 
Какая тьма уж тут? 
На «ты» 
мы с ним, совсем освоясь. 
И скоро, 
дружбы не тая, 
бью по плечу его я. 
А солнце тоже: 
«Ты да я, 
нас, товарищ, двое! 
Пойдем, поэт, 
взорим, 
вспоем 
у мира в сером хламе. 
Я буду солнце лить свое, 
а ты — свое, 
стихами». 
Стена теней, 
ночей тюрьма 
под солнц двустволкой пала. 
Стихов и света кутерьма 
сияй во что попало! 
Устанет то, 
и хочет ночь 
прилечь, 
тупая сонница. 
Вдруг — я 
во всю светаю мочь — 
и снова день трезвонится. 
Светить всегда, 
светить везде, 
до дней последних донца, 
светить — 
и никаких гвоздей! 
Вот лозунг мой 
и солнца!  
 
1920