Катя (Поэма)

Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу 
вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе 
еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит 
вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят. 
Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У 
Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; 
внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро. 
Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. 
Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока 
так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. 
Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом. 
В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом 
деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный 
тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую 
весть и на елку влезть? 
Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть. 
Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в 
дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, в общем, 
почти цела. 
У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой 
гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.

❂❂❂❂

# # #

❂❂❂❂

У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя 
видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.

❂❂❂❂

# # #

❂❂❂❂

Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней 
погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел. 
Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама 
снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?». 
Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по 
батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее». 
Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в 
восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу. 
Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом. 
Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб 
не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. 
Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не 
действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей. 
Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым 
носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в 
баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых. 
Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, от крови 
бурые, скомканные, в углу. 
Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, 
мечтает. Мама от боли плачет и причитает. 
Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной 
ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в 
июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле. 
А иначе он зашиваться-то не пойдет. 
Вот ведь долбанный идиот. 
Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да 
чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и 
доктора маячат. 
Мама плачет. 
Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за 
что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять. 
Катя хочет спать. 
Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. 
Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча. 
Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча. 
К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные 
указания отдает. Мама плакать перестает. Загипсована правая до плеча и 
большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике. 
Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни 
маму, ни толстого, ни себя.

❂❂❂❂

# # # 
«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел 
голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не 
снабжена. Я простая баба, ничья жена». 
Мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. Был бы 
кто-нибудь хоть – домработница или зять.

❂❂❂❂

# # #

❂❂❂❂

И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха, ко всему 
глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха. 
Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика – 
днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. Но Я не садист, чтобы 
вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. Катерина моя не дура. Она поймет». 
Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. 
Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. 
Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она 
стареет, нельзя исправить, — но взять, обдумать и извинить. Через пару 
недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. 
Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты 
берет на юг. 
…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни 
– и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг 
взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, 
смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина 
разбинтованная ладонь. 
Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна. 
Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.

❂❂❂❂