Вечер

Нет боле сил терпеть! Куда ни сунься: споры,  
И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры!  
Вчера, не знаю как, попал в один я дом;  
Я проклял жизнь мою. Какой вралей содом!  
Хозяин об одной лишь музыке толкует;  
Хозяйка хвалится, что славно дочь танцует;  
А дочка, поясок под шею подвязав,  
Кричит, что прискакал в коляске модной — граф.  
Граф входит. Все его с восторгом принимают.  
Как мил он, как богат, как знатен, повторяют.  
Хозяйка на ушко мне шепчет в тот же час:  
«Он в Грушеньку влюблен: он всякий день у нас».  
Но граф, о Грушеньке никак не помышляя,  
Ветране говорит, ей руку пожимая:  
«Какая скука здесь! Какой несносный дом!  
Я с этими людьми, божусь, для вас знаком;  
Я с вами быть хочу, я видеть вас желаю.  
Для вас я всё терплю и глупостям прощаю».  
Ветрана счастлива, что граф покорен ей.  
Вдруг растворяют дверь и входит Стукодей.  
Несносный говорун. О всем уже он знает:  
Тот женится, другой супругу оставляет;  
Тот проигрался весь, тот по уши в долгах.  
Потом судить он стал, к несчастью, о стихах.  
По мнению его, Надутов всех пленяет,  
А Дмитрев… Карамзин безделки сочиняет;  
Державин, например, изрядно бы писал,  
Но также, кроме од, не сюит он похвал.  
Пропали трагики, исчезла россов слава!  
И начал, наконец, твердить нам роль Синава;  
Коверкался, кричал — все восхищались им;  
Один лишь старичок, смеясь со мной над ним:  
«Невежду, — мне сказал, — я вечно извиняю;  
Молчу и слушаю, а в спор с ним не вступаю;  
Напротив, кажется забавен часто он:  
Соврет и думает, что вздор его — закон.  
Что наш питает ум, что сердце восхищает.  
Безделкою пустой невежда называет.  
Нет нужды! Верьте мне: нелепая хула  
Писателю венец, поэту похвала».  
Я отдохнул. Увы, недолго быть в покое!  
Хозяйка подошла. «Теперь нас только трое;  
Не можете ли вы четвертым с нами быть  
И сесть играть в бостон. Без карт не можно жить.  
Кто ими в обществе себя не занимает,  
Воспитан дурно тот и скучен всем бывает».  
Итак, мы за бостон. А там оркестр шумит;  
Гут граф жеманятся, и Стукодей кричит;  
Змеяда всех бранит, ругает за игрою.  
Играю и дрожу, и жду беды с собою.  
Хозяйка милая не помнит ничего.  
«Где Грушенька? Где граф? Не вижу я его!»  
Бостон наш кончился, а в зале уж танцуют.  
Как Грушенька, как граф прекрасно вальсируют!  
Хозяйка с радости всех обнимает нас.  
Змеяда ей твердит: «Ну, матка, в добрый час!  
Граф, право, молодец: к концу скорее дело!  
На бога положись и по рукам бей смело;  
Он знатен и хорош, и с лучшими знаком;  
Твой муженек с тобой согласен будет в том».  
Ветрана слышит то, смеется и вертится.  
К беде моей, тогда идет ко мне, садится  
Белиза толстая, рассказчица, швея.  
«Ей-богу, — говорит, — вот чудная семья!  
Хозяин с флейтою всё время провождает,  
Жена преглупая и всем надоедает,  
А в Грушеньке, поверь, пути не будет ввек.  
Но дело не о том: ты умный человек;  
У Скопидомова ты всякий день бываешь;  
Проказы все его и всё о нем ты знаешь:  
Не правда ль, что в жене находит он врага  
И что она ему поставила рога?  
Нахалов часто с ней в театре и воксале;  
Вчера он танцевал два польских с ней на бале,  
А после он ее в карету посадил;  
Несчастный Скопидом беду себе купил;  
Бог наградил его прекрасною женою!  
Да, полно, сам дурак всем шалостям виною.  
Не он один таков: в Москве им счета нет!  
Буянов и не глуп, но вздумал в сорок лет  
Жениться и франтить, и тем себя прославить,  
Чтоб женушку свою тотчас другим оставить;  
И подлинно, успел в том модный господин:  
С французом барыня уехала в Берлин».  
Я слушал и молчал. Текли слова рекою;  
Я мог ей отвечать лишь только головою.  
Хотел уйти, ушел. Что ж вышло из того?  
Дивлюся силе я терпенья моего.  
Попал в беседу я, достойную почтенья:  
Тут был великий шум, различны были мненья;  
Однако из всего понять я спора мог,  
Что то произвели котлеты и пирог;  
И кончилось всё тем, что у одной Лизеты,  
И вафли лучшие, и лучшие котлеты.  
Но, кстати, стол готов; все кинулись туда,  
Покойно думал есть — и тут со мной беда!  
Несчастного меня с Вралевым посадили  
И милым подлинно соседом наградили!  
Не медля, начал он вопросы мне творить:  
Кто я таков? Что я? Где я изволю жить?  
Потом, о молодых и старых рассуждая:  
«Нет, нынче жизнь плоха, — твердил он, воздыхая. —  
Всё стало мудрено, нет доброго ни в чем;  
Вот я-таки скажу и о сынке моем:  
Уж малый в двадцать лет, а книги лишь читает»  
Не ищет ни чинов, ни счастья не желает;  
Я дочь Рубинова посватал за него;  
Любезный мой сынок не хочет и того:  
На деньгах, батюшка, никак-де не женюся,  
А я жену возьму, когда в нее влюблюся.  
Как быть, не знаю, с ним, — и чувствую я то,  
Что будет он бедняк, а более ничто.  
Вот что произвели проклятые науки!  
Не нужно золото — давай Жан-Жака в руки!  
Да полно, старые не лучше молодых;  
Не много разницы найдешь ты ныне в них.  
Нередко и старик, что делает, не знает:  
Он хулит молодых и им же потакает.  
Князь Милов в пятьдесят и с лишком уже лет  
Спроказил так теперь, что весь дивится свет.  
Он, будучи богат и дочь одну имея,  
Воспитывать ее, как должно, не жалея,  
Решился наконец бедняжку погубить:  
Майора одного изволь на ней женить!  
И что ж он говорит себе во оправданье —  
Ты со смеху умрешь — вот всё его желанье:  
«Мой зять любезен мне, и скромен, и умен;  
Он света пустотой никак не ослеплен;  
Советов-де моих он вечно не забудет;  
В глубокой старости меня покоить будет.  
Не знатен, беден он — я для него богат;  
Д честность знатности дороже мне стократ!»  
рот, друг сердечный мой, как нынче рассуждают!  
И умниками их иные называют!\»  
Сосед мой тут умолк; в отраду я ему  
Сказал, что редкие последуют тому;  
Что Миловых князей у нас, конечно, мало;  
Что золото копить желанье не пропало;  
Что любим мы чины и ленты получать,  
Не любим только их заслугой доставать;  
Что также здесь не все охотники до чтенья;  
Что редкие у нас желают просвещенья;  
Не всякий знаниям честь должну воздает  
И часто враль, глупец разумником слывет;  
Достоинств лаврами у нас не украшают;  
Здесь любят плясунов — ученых презирают.  
Тут ужин кончился — и я домой тотчас.  
О хижина моя, приятней ты сто раз  
Всех модных ужинов, концертов всех и балов,  
Где часто видим мы безумцев и нахалов!  
В тебе насмешек злых, в тебе злословья нет:  
В тебе спокойствие и тишина живет;  
В тебе и разум мой, и дух всегда свободен.  
Утехи мне дарить свет модный не способен,  
И для того теперь навек прощаюсь с ним:  
Фортуны не найду я с сердцем в нем моим.  

❂❂❂❂

1798  

❂❂❂❂