Донное

Снимал я комнату в посёлке Вырица.  
Трещал мороз — я печь топил брикетами,  
В окошке низком стёкла были выбиты  
И я его заклеивал газетами.  
Дышал я паром, но держался стоиком,  
Писал стихи за самодельным столиком.  
Снег падал  
и седело всё наземное,  
Машины шли,  
дрожал старинный дом.  
За тонкой стенкой песни пел тюремные  
Весёлый кенар с рыжим животом.  
Хозяин мой ходил в дешевом ватнике,  
Копил рубли,  
катал для рынка валенки,  
Кадык горбатый укрывал за бороду,  
Растил в сарае разового борова.  
И слышал я, как песни пел он бражные,  
Как приникал к моей замочной скважине,  
И звал меня при этом чудаком.  
За то, что в комнате,  
пропахшей кислой сыростью,  
Оставшись без брикетов торфяных,  
Я грелся тем, что начинал боксировать  
Невидимых противников моих.  
За то, что я,  
на холода не жалуясь,  
Не раздеваясь, засыпал не раз.  
Мои обеды на плите не жарились,  
А он с меня высчитывал за газ.  
И гладя деньги пальцами горячими,  
И в комнате закрывшись на засов,  
Он торопливо мелочь заворачивал,  
Страничку выдернув из «Алых парусов»…  
Теперь узнай я,  
что тот дом нечаянно  
Сгорел дотла с рублями и с хозяином,  
С холеным боровом  
и с тюфяками сдобными…  
Я не злопамятный,  
я дольше помню доброе.  
Лишь кенара жалел бы голосистого,  
Что на своём, на птичьем языке,  
Не песни пел,  
а весело освистывал  
Людей, живущих в денежном мирке.  

❂❂❂❂

1976  

❂❂❂❂