Я сетую

Я сетую, что ни над чем не плачу  
и что с души себя же ворочу,  
что раскурочу или раскулачу  
нутробу, как положено врачу,  
но не заною и не зарычу  
(до рыка ли мне, старому хрычу!).  
Не для того ли спорота нутроба,  
чтобы останки выломать из гроба  
и снова (в гроб иной) их уложить,  
дабы хоть как-то можно было жить?  
И, как на тыне, виснут на притине  
и преспокойно сохнут черева.  
По мне, как в белом грунте на картине,  
натыканы вразбивку дерева.  
Как черные плоды, висят на них потери.  
В сон, как в мешок, насованы тетери.  
Обуглены тетерева.  
Что делать с этим липким зимним грунтом,  
не знает сумрак, медленный как ум.  
И не желают стать осинки фрунтом.  
И вот какой из зим – с походным фунтом –  
бараний сыплется изюм!  
Но я еще, ей-ей, как звери, молод  
(изюм еще, глядишь, пойдет на орот),  
пусть измолочен я и перемолот  
и даже плюнут и растерт!  
Я сетую: попал я в тонки сети,  
навешали мне давленых собак.  
И я в себе порой – как в том кисете,  
откуда вытрясли табак,  
как бы остатки дела на цигарку.  
Судьбу-цыганку что же мне журить?  
Что наклоняться к грешному огарку,  
когда и сам даю я прикурить?  
А мой отстой – какая желчь и горечь!  
И смех, и грех, и соль – всё вместе тут.  
И день идет, как Слава Миловзорич,  
учиться в холодильный институт.  
Да ведают великие потомки  
о том, что первородные права  
лежат, как в богоданной анатомке  
разглаженные глазом черева.  
Творец подслеповатый был горшечник,  
из жизни не сумел устроить блат,  
и лямка тянется вдоль рек и блат,  
как путешествие длиной с кишечник.  
Нет, стен не хватит для моей башки  
во храме Богородицы-Природы,  
где гирьками стоят богиньки и божки,  
а рядом бузиной рыгают огороды,  
и в Киеве рыдает дядька спьяну,  
а явь подобна вечному изъяну,  
и остается мне вкруг жизни на вершки  
наматывать загаженные годы,  
как вываленные кишки.  
Я пожил на смотринах и на смотрах,  
умножил зрение – и окосел! –  
на торге Божием я во всё око сел  
с нутробой, легшей рядом во весь потрох.  
Я издали завидую монаху  
и даже славлю иноческий чин,  
ну, а вплотную посылаю на х…  
и дурочку валяю без причин,  
как девочку, не ставшую девахой,  
и всё во мне растыкано, я тын,  
последний тын с разбитыми горшками –  
о глиняные черепа! –  
и с вымотанными кишками…  
К нему не зарастет народная тропа.  

❂❂❂❂

1-8 июня 1974  

❂❂❂❂