1  

❂❂❂❂

На мне играли в зале,  
присвистывая, в вист,  
весь век на мне плясали  
визгливый танец твист.  
А судомойка Мойра  
трубила: Ойра! Ойра!  
Судьбина била в бок  
с подскоком, как кэк-уок.  
На склоне века Око  
от черного кэк-уока,  
от рыжего порока,  
от танго и от рока  
родилось раньше срока,  
вращаясь свысока  
подобием пупка.  
На мне играли в зале  
по прихоти времен  
поприщины-лассали  
и в винт, и в фараон,  
и карты, как скрижали,  
держали в пятерне,  
и душу мне прижали  
к обратной стороне.  
А с телом всё облыжней  
общалось бытие  
своей рубашкой ближней,  
как нижнее белье.  
А поломойка Мойра  
бесилась: Ойра! Ойра!  
Месила грязь ногой,  
распухшей и нагой.  
И в склоке века Око  
на голом животе  
вращалось глазом Рока,  
как зрак и знак пророка,  
и музыки морока  
раскинулась широко  
в похабной красоте.  

❂❂❂❂

2  

❂❂❂❂

На мне играли в зале  
гудошник и арфист,  
сто лет меня терзали  
художник и артист,  
с меня орали в зале  
оратор и софист,  
в меня глаза вонзали  
куратор и лингвист.  
Во мне, как на вокзале,  
стояли пар и свист,  
что пса меня пинали  
балбес и футболист,  
в меня со всей печали  
палили сто баллист,  
по мне с тоски пускали  
ходить опросный лист.  
Судьбина, взяв дубину,  
лупила в барабан,  
зубами в пуповину  
вгрызался Калибан…  
На мне играли в зале,  
присвистывая, в вист  
и задом мять дерзали –  
посмели, да не смяли,  
но головы не сняли  
за то, что головист.  

❂❂❂❂

3  

❂❂❂❂

А зала мучить рада:  
я кол, я вол, я мул,  
я пол, я стол, я стул,  
трибуна и эстрада,  
где стук, где гуд и гул,  
где произвол, разгул,  
где радости парада,  
где рая или ада  
сырая Илиада,  
где смотрят дырки дул…  
Но тут в дуду задул  
губастый брат Федул:  
Со мной играли в зале  
в мечту, как бы в лапту,  
как мяч меня бросали  
в большую пустоту.  
Меня, что кол, тесали,  
срубивши божество,  
и мне в меня вбивали  
меня же самого.  
Меня лобзали в зале  
иуды и льстецы,  
узлами зла вязали  
и узы, и концы.  
Ко мне тянулись в зале  
зануды и вруны…  
Минуты ускользали  
с обратной стороны.  
А лиходейка Дика  
глядела полудико,  
крутила бигуди,  
твердила: Приходи!  
А лицедейка Клио  
под гегелево трио  
аллегро да кон брио  
сгибала к заду торс,  
показывая форс,  
пока заморский шик  
под шиканье шишиг  
не перешел во пшик…  

❂❂❂❂

4  

❂❂❂❂

С меня слезали в зале  
слезами с век назад…  
Глаза с меня слизали  
парад и маскарад.  
Зато неутомимо  
кривляка-пантомима  
стремилась как-то мимо,  
ломаясь на корню,  
и в ней нежней, чем ню,  
как стеклышки, голышки  
в манере инженю  
старушки и малышки,  
в одной опушке пышки,  
тростинки, душки, мышки,  
девчушки, чушки, мушки,  
кобылки у кормушки,  
княгини и богини,  
откинувши бикини  
и вывернув подмышки,  
плясали до одышки,  
и прелестей излишки –  
и ляжки и лодыжки –  
мелькали понаслышке  
без дна и без покрышки,  
старинные вертю.  
Вертелись как хотели,  
свистели и потели,  
пустели, были в теле,  
блестели и летели  
и в небо, и в постели,  
и в пропасти, и к цели –  
и всё это – тю-тю!  
Весь блеск тыщекаратный,  
весь необъятный чад,  
весь голос многократный,  
весь плотоядный зад,  
но бравый, бранный, ратный,  
но здравый иль больной,  
живот мой коловратный  
вращался подо мной,  
прощался невозвратной  
обратной стороной.  
И мне дивились в зале,  
и мной давился зал,  
но сам я этой швали  
ни слова не сказал.  

❂❂❂❂

8 августа 1964. Новгород Великий  

❂❂❂❂