Истина

Я усумняюсь. Стало быть, мое сумненье есть.  
Огромное, как Бог, оно во мне забилось,  
а стадо истин дымом заклубилось  
и мельтешит. Домой. И не забылось,  
что вечер на часах, что стало ровно шесть.  
И вечер мне как выбор спозаранья.  
Овечья истина или баранья,  
а выбирай – ведь надо пить и есть.  
Пить молочко, есть и мясцо и брынзу,  
и быть в овечьей шкуре, словно волк,  
и жизнь употчевать, как нищебродку-грымзу,  
не зная, есть ли в хлебосольстве толк.  
А толки что? Толкучка, барахолка.  
А смыслы? Только квантики зари,  
и я им горб, загривок или холка.  
Так пожалейте святочного волка,  
который как пузырь надут внутри.  
Чужая истина – погаже принужденья,  
чужая истина – как суд и осужденье,  
и от нее укроюсь дома я.  
Пусть вчуже истина моя и заблужденье,  
зато как нежное гнездо – моя!  
В сумнении всё истинно. Всех истин  
не соберу я в логово свое.  
Над ним как липа я и лично многолиствен,  
хотя с меня дерут и лыки, и корье.  
Молчи, рогатая трагедия пролога!  
Лети и лопайся, пузырь-аэростат!  
Я сам себе изба, нора или берлога  
в кругу дымящихся – ах, без призора! – стад.  
В сумнении всё истинно. Без Бога  
ни до порога. Сломанный, из лога  
выходит вечер, мой же супостат.  
Всё истинно. Когда-то или где-то  
как дата стану, может быть, и я.  
А нынче в сумерки и в черный дым одета  
бобыличья усадьба бытия.  
Горит нутро. Я изблевал сужденье.  
Всё стало истинным – до наважденья!  
И я в дыре-норе засел шишом.  
Пусть вчуже истина моя и заблужденье,  
зато родная, рядом, нагишом,  
моя! Родимая! Чего же больше нужно?  
Я с ней по-своему, на свойский лад живу.  
Но горе истине, которая наружна,  
подобно ловчей зла, и всеоружна,  
и пуще смерти станет наяву.  
Любая истина своей природой суща,  
любая истина уже по корню иста.  
А я как волк и как медвежья пуща,  
и вся моя погудка многолиста.  
Любая истина в нутро ушла по корни,  
как в землю. Присосалась – ах! – к нутру.  
И высосет меня. Но стану ли покорней,  
когда мозоли на башке натру?  
Над пущей ночь стоит, как богомолка,  
и пуще молится, и ломятся мольбы.  
Так пожалейте маленького волка  
в охапке встрепанной судьбы!  
Я перебрал давно свой род звериный  
по косточкам. Игрушкой заводной  
валяюсь по-хозяйски под периной  
с великой девкой – истиной родной.  
(На кой же ляд ей нежиться одной?)  
Она – моя! И ей потребны ятра  
(в какого бога уродится плод?)  
(кто уродился, тот всегда урод).  
И я бегу как темный лес – с театра  
в дремучий зал, на тьму голов.  
Всё истинно (как горький рев ослов).  
Так неужель я тоже правдослов?  
И мычутся умы с повышенным давленьем,  
идут болеть, не зная за кого.  
И наступает лес огромным представленьем,  
и дремлет зал. А лесу каково?  
Не затяну ни в обод, ни в ремень я  
поехавшего пуза-колеса.  
Избави, Господи, меня от современья!  
Нашли на волка темные леса!  
Я с горя всё сожру. И правды мне натерли  
мозоли на глазах – и плачет желчью злость.  
Я истинку пустил не на простор ли?  
Но горлинкой она застряла в горле.  
Ведь в каждой истине своя бывает кость.  
Недолго истиной и волку подавиться  
(и станешь просто зверем без лица).  
Уж лучше быть веревочкой да виться  
вкруг горя до собачьего конца!  
А лисья истина скромна, хитра, зубаста,  
по снегу чистому волочит вольный хвост.  
Но щелкну на нее я сразу: Баста!  
Неси несчастного куренка на погост!  
(Иль ты не истина, а попросту лобаста?)  
И сам пойду и стану пред курганом,  
где идолам, как сонным господам,  
на капище пресветлом и поганом  
свои слезинки лапами подам.  
Они блестят как истинки. Ей-право!  
Их можно вставить в перстеньки,  
в глаза чужие, в Божии деньки.  
А зверская душа да будет им оправа!  
Нет, Бога из зубов не оброню,  
такого теплого куска мясного  
(помилуй, Господи, мя снова!).  
А человек, булатный, харалужный,  
во всей подлунной (как во всей поддужной)  
кулачным сердцем бьется о броню.  
И кулаком в сердцах (стучит по чуду),  
и выставил лицо что красное крыльцо.  
Я на зуб пробую бессчетную кольчугу  
и разгрызаю каждое кольцо.  
В сумнении всё истинно. Всё может  
и быть, и статься. Ну, а кем я прожит?  
Что истина моя под самый сон подложит,  
русалка, кумушка, ворожея?  
Она, как навью кость, меня, мусоля, гложет  
всю жизнь – да так, что спросишь: Где же я?  

❂❂❂❂

1973  

❂❂❂❂