Человек человеку — волк

— Ночью я протяну к облакам жесткокожую руку  
И достану луны двухконечный отточенный крюк,  
К одному острию привяжу рукоятку — бамбук  
И узлы затяну липко-телой шершавой гадюкой.  
С самодельною кирко-мотыгой в руке вздуто-жилой  
Рано утром взбегу на бугор вороненой горы,  
От лохматого солнца кусок отобью неостылый,  
Сброшу вниз, на поверхность земли, под откосы, бугры.  
И отбитый от солнца кусок, разгоревшийся камень  
Все постройки разрушит, раздавит животных-людей,  
На земле лишь останутся горы из черствых камней,  
Океан и один человек, как при первом Адаме…  
— В разнолиственных рощах, в садах свеже-цветных плодовых,  
Где бродили в тени первобытных животных стада,  
Под плодами ходил, слушал тихие свисты и ревы  
Человек первосозданный, — голый, упругий, Адам,  
И единый Адам синеглазый большой беззаботный  
Ни забав, ни работ не нашел для себя одного;  
Бог узнал, рассердился и самку создал для него,  
И Адам наплодил сыновей, подражая животным… —  
Я один буду жить над отбитым от солнца осколком,  
Но не буду Адамом скучающим в райском саду, —  
Со своей самодельной изогнутой кирко-иголкой  
Я работу себе на земле закоптелой найду. —  
Мне не надо готовых садов с кружевными ветвями,  
Сам свой собственный сад для себя я сумею создать,  
Не слезая с горы, обхвачу я кирки рукоять,  
Сам один отпихну раскрасневшийся солнечный камень;  
И очищу я быстро поверхность земли от развалин  
И в живой океан побросаю обломки и пыль;  
Птицы те, что высоко весь день над горами летали,  
Будут ночью слетаться ко мне на горящий фитиль;  
Разровняю я землю и, если работать устану,  
Положу у подошвы горы запылившийся крюк  
И руками поймаю за головы птиц-великанов,  
Птичьи шеи сверну, накормлю терпеливых гадюк;  
А пахучее желтое мокрое мягкое мясо  
Для себя отделю от приплюснутых перьев, костей.  
Жадно съем и пещеру найду посвежей, потемней,  
Захочу — отдохну, не узнав от которого часа… —  
Голубые обои сереют в натопленной спальне,  
Весь завален подушками шелковый длинный диван,  
Много круглых портретов висит, засыхает тюльпан,  
Трехаршинное зеркало светит, журчит умывальник;  
Как всегда, наверху опрокинута дымная яма,  
В самых верхних квадратах двойного цветного окна,  
Ниже — трубы торчат над неровными крышами прямо,  
Между крышами в яме за дымом трясется луна… —  
— Как же я дотянусь до луны и до солнца руками? —  
Ведь и я — человек, как и все, трехаршинный худой,  
У меня есть и спальня… О, нет, все ж я очень большой, —  
У меня есть тетради и книги с моими стихами! —  
Homo homini lupus est, — я же должен быть тигром,  
Если волк для меня каждый стриженый зверь-человек;  
Но противны мне долгие дикозвериные игры, —  
Не могу я давить каждый день по одной голове…  
Что стучит за окном?. — а, опять за ограду собора  
Пулеметы, двуколки везут, тащат пушку-трубу…  
— Что ж, спасибо, спасибо, — скорей открывайте пальбу… —  
На углу собираются люди в папахах и шпорах…  
— Началось, началось, — завели броневик-пулемет,  
И бегут, и орут, и ладонями кровь зажимают!.. —  
Дзинь! — прорвалось стекло… — Рая!.. пуля попала… убьет…  
Рая, милая Рая, проснись… не пугайся… стреляют!..  

❂❂❂❂

1922  

❂❂❂❂