Не ждали дядьку мы зимой суровой,  
но слышим ржанье во дворе и скрип.  
На розвальнях приехал! Пес дворовый  
полаял в конуре и враз осип.  
Плыл пар от лошади и из тулупа,  
который на крыльцо взошел хрипя.  
И белый конус выдыхали губы,  
и человек в избе явил себя.  
Как Дед Мороз, весь в инее косматом,  
он долго кашлял, к печке подойдя,  
и от него разило самосадом,  
он был беззуб и красен, как дитя.  
Разделся, поклонился чуть иконе,  
он выпил водки, хлеб жевал, как вар.  
Но сильный был мой дядька – на ладони  
смог удержать кипящий самовар.  
Он без конца смеялся: я что мерин,  
нам лишь овса да прочь от МГБ…  
А спать устроился у самой двери –  
мне, говорил, нет воздуха в избе.  
Проведал в майке друга дорогого,  
попоною покрытого в хлеву.  
Мол, как, не забодает ли корова?  
И снова лег с шапчонкою на лбу.  
Вдруг перед сном завыл зачем-то песню  
про ямщика, что замерзал в степи.  
Потом он плакал. И крестился перстью.  
И мама мне шептала тихо: спи.  
Он странно говорил: не «класть», а «ложить».  
И говорил не «сроки», а «срока».  
Он старым был, он сильным был, как лошадь.  
Он умер, не дожив до сорока…  

❂❂❂❂

1998  

❂❂❂❂