К партизану-поэту

Давыдов, баловень счастливый 
Не той волшебницы слепой, 
И благосклонной и спесивой, 
Вертящей мир своей клюкой, 
Пред коею народ трусливый 
Поник просительной главой1,— 
Но музы острой и шутливой 
И Марса, ярого в боях! 
Пусть грудь твоя, противным страх, 
Не отливается игриво 
В златистых и цветных лучах, 
Как радуга на облаках; 
Но мне твой ус красноречивый, 
Взращенный, завитый в полях 
И дымом брани окуренный,— 
Повествователь неизменный 
Твоих набегов удалых 
И ухарских врагам приветов, 
Колеблющих дружины их! 
Пусть генеральских эполетов 
Не вижу на плечах твоих, 
От коих часто поневоле 
Вздымаются плеча других; 
Не все быть могут в равной доле, 
И жребий с жребием несхож! 
Иной, бесстрашный в ратном поле, 
Застенчив при дверях вельмож; 
Другой, застенчивый средь боя, 
С неколебимостью героя 
Вельможей осаждает дверь; 
Но не тужи о том теперь! 
На барскую ты половину 
Ходить с поклоном не любил, 
И скромную свою судьбину 
Ты благородством золотил. 
Врагам был грозен не по чину, 
Друзьям ты не по чину мил! 
Спеши в объятья их без страха 
И, в соприсутствии нам Вакха, 
С друзьями здесь возобнови 
Союз священный и прекрасный, 
Союз и братства и любви, 
Судьбе могущей неподвластный!.. 
Где чаши светлого стекла? 
Пускай их в ряд, в сей день счастливый, 
Уставит грозно и спесиво 
Обширность круглого стола! 
Сокрытый в них рукой целебной, 
Дар благодатный, дар волшебной 
Благословенного Аи2 
Кипит, бьет искрами и пеной! — 
Так жизнь кипит в младые дни! 
Так за столом непринужденно 
Родятся искры острых слов, 
Друг друга гонят, упреждают 
И, загоревшись, угасают 
При шумном смехе остряков! 
Ударим радостно и смело 
Мы чашу с чашей в звонкий лад!.. 
Но твой, Давыдов, беглый взгляд 
Окинул круг друзей веселый, 
И, среди нас осиротелый, 
Ты к чаше с грустью приступил, 
И вздох невольный и тяжелый 
Поверхность чаши заструил!.. 
Вздох сердца твоего мне внятен,— 
Он скорбной траты тайный глас; 
И сей бродящий взор понятен — 
Он ищет Бурцова3 средь нас. 
О Бурцов! Бурцов! честь гусаров, 
По сердцу Вакха человек! 
Ты не поморщился вовек 
Ни с блеска сабельных ударов, 
Светящих над твоим челом, 
Ни с разогретого арака, 
Желтеющего за стеклом 
При дымном пламени бивака! 
От сиротствующих пиров 
Ты был оторван смертью жадной! 
Так резкий ветр, посол снегов, 
Сразившись с лозой виноградной, 
Красой и гордостью садов, 
Срывает с корнем, повергает, 
И в ней надежду убивает 
Усердных Вакховых сынов! 
Не удалось судьбой жестокой 
Ударить робко чашей мне 
С твоею чашею широкой, 
Всегда потопленной в вине! 
Я не видал ланит румяных, 
Ни на челе следов багряных 
Побед, одержанных тобой; 
Но здесь, за чашей круговой, 
Клянусь Давыдовым и Вакхом: 
Пойду на холм надгробный твой 
С благоговением и страхом; 
Водяных слез я не пролью, 
Но свежим плющем холм украшу, 
И, опрокинув полну чашу, 
Я жажду праха утолю! 
И мой резец, в руке дрожащий, 
Изобразит от сердца стих: 
«Здесь Бурцов, друг пиров младых; 
Сном вечности и хмеля спящий. 
Любил он в чашах видеть дно, 
Врагам казать лицо средь боя.— 
Почтите падшего героя 
За честь, отчизну и вино!»

❂❂❂❂