Александрийский стих

… А стих александрийский?.  
Уж не его ль себе я залучу?  
Извилистый, проворный, длинный, склизкий  
И с жалом даже, точная змея;  
Мне кажется, что с ним управлюсь я.  
 
Пушкин. «Домик в Коломне»

Я, признаюсь, люблю мой стих александрийский,  
Ложится хорошо в него язык российский,  
Глагол наш великан плечистый и с брюшком,  
Неповоротливый, тяжелый на подъем,  
И руки что шесты, и ноги что ходули,  
В телодвижениях неловкий. На ходу ли  
Пядь полновесную как в землю вдавит он —  
Подумаешь, что тут прохаживался слон.  
А если пропустить слона иль бегемота,  
То настежь растворяй широкие ворота,  
В калитку не пройдет: не дозволяет чин.  
Иному слову рост без малого в аршин;  
Тут как ни гни его рукою расторопной,  
Но всё же не вогнешь в ваш стих четверостопный.  
А в нашем словаре не много ль слов таких,  
Которых не свезет и шестистопный стих?  
На усеченье слов теперь пошла опала:  
С другими прочими и эта вольность пала.  
В златой поэтов век, в блаженные года,  
Отцы в подстрижке слов не ведали стыда.  
Херасков и Княжнин, Петров и Богданович,  
Державин, Дмитриев и сам Василий Львович,  
Как строго ни хранил классический устав,  
Не клали под сукно поэту данных прав.  
С словами не чинясь, так поступали просто  
И Шекспир, и Клопшток, Камоэнс, Ариосто,  
И от того их стих не хуже — видит бог, —  
Что здесь и там они отсекли лишний слог.  
Свободой дорожа, разумное их племя  
Не изменило им и в нынешнее время.  
Но мы, им вопреки, неволей дорожим:  
Над каждой буквой мы трясемся и корпим  
И, отвергая сплошь наследственные льготы,  
Из слова не хотим пожертвовать йоты.  
А в песнях старины, в сих свежих и живых  
Преданьях, в отзывах сочувствий нам родных,  
Где звучно врезались наш дух и склад народный,  
Где изливается душа струей свободной,  
Что птица божия, — свободные певцы  
Счастливых вольностей нам дали образцы.  
Их бросив, отдались мы чопорным французам  
И предали себя чужеязычным узам.  
На музу русскую, полей привольных дочь,  
Чтоб красоте ее искусственно помочь,  
Надели мы корсет и оковали в цепи  
Ее, свободную, как ветр свободной степи.  
Святая старина! И то сказать, тогда,  
Законодатели и дома господа,  
Не ведали певцы журнальных гог-магогов;  
Им не страшна была указка педагогов,  
Которые, другим указывая путь,  
Не в силах за порог ногой перешагнуть  
И, сидя на своем подмостке, всенародно  
Многоглагольствуют обильно и бесплодно.  
Как бы то ни было, но с нашим словарем  
Александрийский стих с своим шестериком  
Для громоздких поклаж нелишняя упряжка.  
И то еще порой он охает, бедняжка,  
И если бы к нему на выручку подчас  
Хоть пару или две иметь еще в запас  
(Как на крутых горах волами на подмогу  
Вывозят экипаж на ровную дорогу),  
Не знаю, как другим, которых боек стих  
И вывезть мысль готов без нужды в подставных, —  
Но стихоплетам, нам — из дюжинного круга,  
В сих припряжных волах под стать была б услуга.  
Известно: в старину российский грекофил  
Гекзаметр древнего покроя обновил,  
Но сглазил сам его злосчастный Третьяковский;  
Там Гнедич в ход пустил, и в честь возвел Жуковский.  
Конечно, этот стих на прочих не похож:  
Он поместителен, гостеприимен тож,  
И многие слова, величиной с Федору,  
Находят в нем приют благодаря простору.  
Битв прежних не хочу поднять и шум и пыль;  
Уж в общине стихов гекзаметр не бобыль:  
Уваров за него сражался в поле чистом  
И с блеском одержал победу над Капнистом.  
Под бойкой стычкой их (дошел до нас рассказ)  
Беседа, царство сна, проснулась в первый раз.  
Я знаю, что о том давно уж споры стихли,  
А все-таки спрошу: гекзаметр, полно, стих ли?  
Тень милая! Прости, что дерзко и шутя  
Твоих преклонных лет любимое дитя  
Злословлю. Но не твой гекзаметр, сердцу милый,  
Пытаюсь уколоть я эпиграммой хилой.  
Гекзаметр твой люблю читать и величать,  
Как всё, на чем горит руки твоей печать.  
Особенно люблю, когда с слепцом всезрячим  
Отважно на морях ты, по следам горячим  
Улисса, странствуешь и кормчий твой Омир  
В гекзаметрах твоих нас вводит в новый мир.  
Там свежей древностью и жизнью первобытной  
С природой заодно, в сени ее защитной  
Всё дышит и цветет в спокойной красоте.  
Искусства не видать: искусство — в простоте;  
Гекзаметру вослед — гекзаметр жизнью полный.  
Так, в полноводие реки широкой волны  
Свободно катятся, и берегов краса,  
И вечной прелестью младые небеса  
Рисуются в стекле прозрачности прохладной;  
Не налюбуешься картиной ненаглядной,  
Наслушаться нельзя поэзии твоей.  
Мир внешней красоты, мир внутренних страстей,  
Рой помыслов благих и помыслов порочных,  
Действительность и сны видений, нам заочных,  
Из области мечты приветный блеск и весть,  
Вся жизнь как есть она, весь человек как есть, —  
В твоих гекзаметрах, с природы верных сколках  
(И как тут помышлять о наших школьных толках?),  
Всё отражается, как в зеркале живом.  
Твой не читаешь стих, — живешь с твоим стихом.  
Для нас стихи твои не мерных слов таблица:  
Звучит живая речь, глядят живые лица.  
Всё так! Но, признаюсь, по рифме я грущу  
И по опушке строк ее с тоской ищу.  
Так дети в летний день, преследуя забавы,  
Порхают весело тропинкой вдоль дубравы,  
И стережет и ждет их жадная рука  
То красной ягодки, то пестрого цветка.  
Так, признаюсь, мила мне рифма-побрякушка,  
Детей до старости веселая игрушка.  
Аукаться люблю я с нею в темноту,  
Нечаянно ловить шалунью на лету  
И по кайме стихов и с прихотью и с блеском  
Ткань украшать свою игривым арабеском.  
Мне белые стихи — что дева-красота,  
Которой не цветут улыбкою уста.  
А может быть, и то, что виноград мне кисел,  
Что сроду я не мог сложить созвучных чисел  
В гекзаметр правильный, — что, на мою беду,  
Знать, к ямбу я прирос и с ямбом в гроб сойду.  

❂❂❂❂

1853  

❂❂❂❂