Уголин

Подъял уста сей грешник исступленный 
 
От страшных яств, утер их по власам 
 
Главы, им в тыл зубами уязвленной, 
 
И начал так: «Ты хочешь, чтоб я сам 
 
Скорбь растравил, несноснейшее бремя 
 
Душе моей, и сердцу, и уму; 
 
Но коль слова мои должны быть семя, 
 
И плод их — срам злодею моему, 
 
И речь и плач услышишь в то же время. 
 
Не знаю я, кто ты, ни почему 
 
Достиг сюда; звук слов внимая стройный, 
 
Флоренции, я мню, ты гражданин; 
 
Так знай: мой враг епископ недостойный 
 
Рогер, а я несчастный Уголин. 
 
И вот за что сосед я здесь злодею: 
 
Изменою пристав к моим врагам, 
 
Он предал им меня с семьёй моею, 
 
И смертию казнен я после там; 
 
Но смерть ничто, когда правдивой вести 
 
Ты не слыхал о том, как умер я; 
 
Узнав о всем, суди — я прав ли в мести. 
 
Сквозь тесных окн темницы моея 
 
(Её по мне зовут темницей глада, 
 
В ней многих был несчастных слышен стон) 
 
Уж зрелся мне, затворников отрада. 
 
Свет дня, как вдруг мне злой приснился сон: 
 
Судьба моя в нем вся открылась взору. 
 
Приснилось мне, что он расставил сеть 
 
И волка гнал с волчатами на гору, 
 
Претящую от Пизы Лукку зреть.\» 
 
Псы тощие, сообщники злодея, 
 
Служа ему, гналися за зверьми, 
 
И вскоре, сил для бега не имея, 
 
Им пойманы в сетях отец с детьми; 
 
Набегли псы и, гладом свирепея, 
 
Терзали их зубами и ногтьми. 
 
Испуганный предвестьем страшным неба, 
 
Я слышу, встав, детей моих сквозь сна: 
 
Все плачут, все на пищу просят хлеба… 
 
Жесток же ты, когда и мысль одна 
 
Про скорбь мою тебя не вводит в слезы! 
 
О чем же ввек заплакать можешь ты? 
 
Меж тем приспел обычный час трапезы; 
 
И все, боясь мной виденной мечты, 
 
Мы ждали яств и слышим стук: железы 
 
Звучат внизу, темничной башни дверь 
 
Вдруг заперлась; я на детей невольно 
 
Взглянул, без слов, недвижим, как теперь; 
 
Не плакал я, но сердцу было больно. 
 
Меньшой из них заплакал и вскричал: 
 
„Что страшно так глядишь на нас, родитель?“ 
 
Ни слова я ему не отвечал, 
 
Молчал весь день, всю ночь, доколь обитель 
 
На утро нам луч солнца осветил. 
 
При свете том, взглянув на дверь темницы 
 
И на детей, моих не стало сил: 
 
Глад исказил прекрасные их лицы, 
 
И руки я, отчаян, укусил. 
 
Сыны же, мня, что глад я свой руками 
 
Хочу питать, все встали, подошли: 
 
„Родитель наш! — сказали, — лучше нами 
 
Насыться; ты сей плотью от земли 
 
Одел нас, ты и снимешь: мы согласны“. 
 
Я смолк опять, и дети сироты 
 
Два дни, как я, сидели все безгласны: 
 
Сыра земля! не расступилась ты! 
 
Четвёртый день мы наконец встречаем; 
 
Мой старший сын упал к моим ногам, 
 
Вскричав: „Отец! дай помощь, умираем…“ 
 
И умер с тем. Как зришь меня, так сам 
 
По одному, я зрел, и все другие 
 
Попадали; ослепнув, я блуждал 
 
Три дни по ним, будил тела драгие 
 
И мёртвых их три ночи призывал. 
 
Потом и сам я слег между сынами». 
 
Так кончил он, и в бешенстве корысть, 
 
Главу врага, вновь ухватив зубами, 
 
Как алчный пес, стал крепкий череп грызть.

❂❂❂❂