Санкюлот

Мать моя — колдунья или шлюха,  
А отец — какой-то старый граф.  
До его сиятельного слуха  
Не дошло, как, юбку разодрав  
На пеленки, две осенних ночи  
Выла мать, родив меня во рву.  
Даже дождь был мало озабочен  
И плевал на то, что я живу.  

❂❂❂❂

Мать мою плетьми полосовали.  
Рвал ей ногти бешеный монах.  
Судьи в красных мантиях зевали,  
Колокол звонил, чадили свечи.  
И застыл в душе моей овечьей  
Сон о тех далеких временах.  

❂❂❂❂

И пришел я в городок торговый.  
И сломал мне кости акробат.  
Стал я зол и с двух сторон горбат.  
Тут начало действия другого.  
Жизнь ли это или детский сон,  
Как несло меня пять лет и гнуло,  
Как мне холодом ломило скулы,  
Как ходил я в цирках колесом,  
А потом одной хрычовке старой  
В табакерки рассыпал табак,  
Пел фальцетом хриплым под гитару,  
Продавал афиши темным ложам  
И колбасникам багроворожим  
Поставлял удавленных собак.  

❂❂❂❂

Был в Париже голод. По-над глубью  
Узких улиц мчался перекат  
Ярости. Гремела канонада.  
Стекла били. Жуть была — что надо!  
О свободе в Якобинском клубе  
Распинался бледный адвокат.  
Я пришел к нему, сказал:  
«Довольно,  
Сударь! Равенство полно красы,  
Только по какой линейке школьной  
Нам равнять горбы или носы?  
Так пускай торчат хоть в беспорядке  
Головы на пиках!  
А еще —  
Не читайте, сударь, по тетрадке,  
Куй, пока железо горячо!»  

❂❂❂❂

Адвокат, стрельнув орлиным глазом,  
Отвечает:  
«Гражданин горбун!  
Знай, что наша добродетель — разум,  
Наше мужество — орать с трибун.  
Наши лавры — зеленью каштанов  
Нас венчает равенство кокард.  
Наше право — право голоштанных.  
А Версаль — колода сальных карт».  
А гремел он до зари о том, как  
Гидра тирании душит всех:  
Не хлебнув глотка и не присев,  
Пел о благодарности потомков.  

❂❂❂❂

Между тем у всех у нас в костях  
Ныла злость и бушевала горечь.  
Перед ревом человечьих сборищ  
Смерть была как песня. Жизнь — пустяк.  
Злость и горечь. Как давно я знал их!  
Как скреплял я росчерком счета  
Те, что предъявляла нищета,  
Как скрипели перья в трибуналах!  
Красен платежами был расчет!  
Разъезжали фуриями фуры.  
Мяла смерть седые куафюры  
И сдувала пудру с желтых щек.  
И трясла их в розовых каретах,  
На подушках, взбитых, словно крем,  
Лихорадка, сжатая в декретах,  
Как в нагих посылках теорем.  

❂❂❂❂

Ветер. Зори барабанов. Трубы.  
Стук прикладов по земле нагой.  
Жизнь моя — обугленный обрубок,  
Прущий с перешибленной ногой  
На волне припева, в бурной пене  
Рваных шапок, ружей и знамен,  
Где любой по праву упоенья  
Может быть соседом заменен.  

❂❂❂❂

Я упал. Поплыли пред глазами  
Жерла пушек, зубы конских морд.  
Гул толпы в ушах еще не замер.  
Дождь не перестал. А я был мертв.  
«Дотащиться бы, успеть к утру хоть!» —  
Это говорил не я, а вихрь.  
И срывал дымящуюся рухлядь  
Старый город с плеч своих.  

❂❂❂❂

И сейчас я говорю с поэтом,  
Знающим всю правду обо мне.  
Говорю о времени, об этом  
Рвущемся к нему огне.  

❂❂❂❂

Разве знала юность, что истлеть ей?  
Разве в этой ночи нет меня?  
Разве день мой старше на столетье  
Вашего младого дня?  
И опять:  
«Дождаться, доползти хоть!»  
Это говорю не я, а ты.  
И опять задремывает тихо  
Море вечной немоты.  

❂❂❂❂

И опять с лихим припевом вровень,  
Чтобы даже мертвым не спалось,  
По камням, по лужам дымной крови  
Стук сапог, копыт, колес.  

❂❂❂❂

1925  

❂❂❂❂