Уже не оставалось никого:

❂❂❂❂

ни мальчика, глядящего на воду, 
когда другие мальчики играют, 
и видящего странные растенья, 
которым подходили имена, 
похожие на дым по воскресеньям: 
смоковницы, маслины, вайи…

❂❂❂❂

ни юноши, который был, как слух, 
и шел, и шел, опережая просьбу…

❂❂❂❂

ни мужа, разделившего с медведем 
последний хлеб и ставящего стены 
на том холме, исполненном, как сон…

❂❂❂❂

ни старца, о котором говорили, 
что ангелы беседуют при нем.

❂❂❂❂

Итак, не оставалось никого. 
Ни прошлого наставника монахов, 
учителя мужающей земли, 
ни будущего, перед кем мы сложим 
тяжелые дела свои и скажем: 
мы сами не осмелимся, но ты 
проси за нас. 
Душа похожа на 
широкий круг глядящих на событье: 
оно идет, оно еще в слезах – 
и в первом счастье, требующем счастья, 
оно уходит. Это как цветок. 
И кто его возьмет, когда не ты, 
к твоим цветам, стоящим на коленях? – 
проси за нас. 
Но в этот поздний час 
уже не оставалось никого.

❂❂❂❂

Был хвойный лес, и папоротник, и хвощ, 
и птичий крик, и горькие кусты, 
и воздух деревянный, как лучина, 
горящая еще за десять дней. 
Там кто-то шел и думал о пути. 
И вдруг не выдержал – и поклонился 
тому, что в сердце у него сбылось.

❂❂❂❂

И тот, кого уже не оставалось, 
кто был уже ненастье, хвойный лес, 
и вздрагивающий, и ждущий воздух, 
кто был глубокий искренний амбар 
таинственного северного хлеба, –

❂❂❂❂

спокойно опустился на колени 
перед поклоном 
и остался виден 
издалека, и всюду, и внутри.

❂❂❂❂