Вот ругань плавает, как жир,  
пьяна и самовита.  
Висят над нею этажи,  
гудят под нею плиты,  
и рынок плещется густой,  
как борщ густой и пышный,  
а на углу сидит слепой,  
он важен и напыщен.  
Лицо рябее решета,  
в прорехи брезжит тело.  
А на коленях отперта  
слепая книга смело.  
А женщины сомкнули круг,  
все в горестях, в поту,  
следят за пляской тощих рук  
по бледному листу.  
За потный рыжий пятачок,  
за скудный этот звон  
судьбу любой из них прочтет  
по мягкой книге он.  
И каждая уйдет горда  
слепым его ответом…  
Но сам гадатель не видал  
ни женщин и ни света…  
Всё смыла темная вода…  
К горстям бутылка льнет,  
и влага скользкая тогда  
качает и поет.  
И видит он тогда, что свет  
краснеет густо, вязко,  
что линий не было и нет,  
и нет иной окраски…  
И вот когда он для себя  
на ощупь ждет пророчеств,  
гнусаво матерясь, скорбя,  
лист за листом ворочая.  
Но предсказанья ни к чему,  
и некому сказать,  
что смерть одна вернет ему  
небывшие глаза.  

❂❂❂❂

1927 или 1928  

❂❂❂❂