Дверь отперта. Переступи порог. 
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог. 
В прохладных кельях, беленных известкой, 
Вздыхает ветр, живет глухой раскат 
Волны, взмывающей на берег плоский, 
Полынный дух и жесткий треск цикад. 
А за окном расплавленное море 
Горит парчой в лазоревом просторе. 
Окрестные холмы вызорены 
Колючим солнцем. Серебро полыни 
На шиферных окалинах пустыни 
Торчит вихром косматой седины. 
Земля могил, молитв и медитаций — 
Она у дома вырастила мне 
Скупой посев айлантов и акаций 
В ограде тамарисков. В глубине 
За их листвой, разодранной ветрами, 
Скалистых гор зубчатый окоем 
Замкнул залив Алкеевым стихом, 
Асимметрично-строгими строфами. 
Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан, 
И побережьям этих скудных стран 
Великий пафос лирики завещан 
С первоначальных дней, когда вулкан 
Метал огонь из недр глубинных трещин 
И дымный факел в небе потрясал. 
Вон там — за профилем прибрежных скал, 
Запечатлевшим некое подобье 
(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье), 
Как рухнувший готический собор, 
Торчащий непокорными зубцами, 
Как сказочный базальтовый костер, 
Широко вздувший каменное пламя, — 
Из сизой мглы, над морем вдалеке 
Встает стена… Но сказ о Карадаге 
Не выцветить ни кистью на бумаге, 
Не высловить на скудном языке. 
Я много видел. Дивам мирозданья 
Картинами и словом отдал дань… 
Но грудь узка для этого дыханья, 
Для этих слов тесна моя гортань. 
Заклепаны клокочущие пасти. 
В остывших недрах мрак и тишина. 
Но спазмами и судорогой страсти 
Здесь вся земля от века сведена. 
И та же страсть и тот же мрачный гений 
В борьбе племен и в смене поколений. 
Доселе грезят берега мои 
Смоленые ахейские ладьи, 
И мертвых кличет голос Одиссея, 
И киммерийская глухая мгла 
На всех путях и долах залегла, 
Провалами беспамятства чернея. 
Наносы рек на сажень глубины 
Насыщены камнями, черепками, 
Могильниками, пеплом, костяками. 
В одно русло дождями сметены 
И грубые обжиги неолита, 
И скорлупа милетских тонких ваз, 
И позвонки каких-то пришлых рас, 
Чей облик стерт, а имя позабыто. 
Сарматский меч и скифская стрела, 
Ольвийский герб, слезница из стекла, 
Татарский глёт зеленовато-бусый 
Соседствуют с венецианской бусой. 
А в кладке стен кордонного поста 
Среди булыжников оцепенели 
Узорная арабская плита 
И угол византийской капители. 
Каких последов в этой почве нет 
Для археолога и нумизмата — 
От римских блях и эллинских монет 
До пуговицы русского солдата. 
Здесь, в этих складках моря и земли, 
Людских культур не просыхала плесень — 
Простор столетий был для жизни тесен, 
Покамест мы — Россия — не пришли. 
За полтораста лет — с Екатерины — 
Мы вытоптали мусульманский рай, 
Свели леса, размыкали руины, 
Расхитили и разорили край. 
Осиротелые зияют сакли; 
По скатам выкорчеваны сады. 
Народ ушел. Источники иссякли. 
Нет в море рыб. В фонтанах нет воды. 
Но скорбный лик оцепенелой маски 
Идет к холмам Гомеровой страны, 
И патетически обнажены 
Ее хребты и мускулы и связки. 
Но тени тех, кого здесь звал Улисс, 
Опять вином и кровью напились 
В недавние трагические годы. 
Усобица и голод и война, 
Крестя мечом и пламенем народы, 
Весь древний Ужас подняли со дна. 
В те дни мой дом — слепой и запустелый — 
Хранил права убежища, как храм, 
И растворялся только беглецам, 
Скрывавшимся от петли и расстрела. 
И красный вождь, и белый офицер — 
Фанатики непримиримых вер — 
Искали здесь под кровлею поэта 
Убежища, защиты и совета. 
Я ж делал всё, чтоб братьям помешать 
Себя — губить, друг друга — истреблять, 
И сам читал — в одном столбце с другими 
В кровавых списках собственное имя. 
Но в эти дни доносов и тревог 
Счастливый жребий дом мой не оставил: 
Ни власть не отняла, ни враг не сжег, 
Не предал друг, грабитель не ограбил. 
Утихла буря. Догорел пожар. 
Я принял жизнь и этот дом как дар 
Нечаянный — мне вверенный судьбою, 
Как знак, что я усыновлен землею. 
Всей грудью к морю, прямо на восток, 
Обращена, как церковь, мастерская, 
И снова человеческий поток 
Сквозь дверь ее течет, не иссякая.

❂❂❂❂

Войди, мой гость: стряхни житейский прах 
И плесень дум у моего порога… 
Со дна веков тебя приветит строго 
Огромный лик царицы Таиах. 
Мой кров — убог. И времена — суровы. 
Но полки книг возносятся стеной. 
Тут по ночам беседуют со мной 
Историки, поэты, богословы. 
И здесь — их голос, властный, как орган, 
Глухую речь и самый тихий шепот 
Не заглушит ни зимний ураган, 
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот. 
Мои ж уста давно замкнуты… Пусть! 
Почетней быть твердимым наизусть 
И списываться тайно и украдкой, 
При жизни быть не книгой, а тетрадкой. 
И ты, и я — мы все имели честь 
«Мир посетить в минуты роковые» 
И стать грустней и зорче, чем мы есть. 
Я не изгой, а пасынок России. 
Я в эти дни ее немой укор. 
И сам избрал пустынный сей затвор 
Землею добровольного изгнанья, 
Чтоб в годы лжи, паденья и разрух 
В уединеньи выплавить свой дух 
И выстрадать великое познанье. 
Пойми простой урок моей земли: 
Как Греция и Генуя прошли, 
Так минет всё — Европа и Россия. 
Гражданских смут горючая стихия 
Развеется… Расставит новый век 
В житейских заводях иные мрежи… 
Ветшают дни, проходит человек. 
Но небо и земля — извечно те же. 
Поэтому живи текущим днем. 
Благослови свой синий окоем. 
Будь прост, как ветр, неистощим, как море, 
И памятью насыщен, как земля. 
Люби далекий парус корабля 
И песню волн, шумящих на просторе. 
Весь трепет жизни всех веков и рас 
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

❂❂❂❂