Дионисии

Я землю пробегал, ища былых богов… 
Она одета всё тем же туманом сказочным, 
Откуда родились божественные лики. 
На прогибах холмов еще приносит осень 
Гроздь вескую — серпу и хмельную — точилу. 
Но виноградари, бредущие устало, 
Склонивши головы однообразным кругом, 
Ступая тяжело по плантажу, по грязи, 
Нерадостно ведут, согбенные под ношей, 
От виноградника к точилу колесницу 
Сбора — безмолвную и вялую. 
Амфора в их руках безрадостна, как урна. 
Напрасно стонет жом, напрасно брызжут грозди 
Под голою пятой: никто не славит в танце 
Ни пыла радости, ни смеха своей любви. 
И я не вижу больше красной и сильной руки, 
Поднявшей в исступленьи, как в древней оргии, 
Корзину алую и обагренный серп, 
Ни бога, ведущего смеющуюся ярость 
Торсов обнявшихся и влажных потом грудий, 
Который — вечно стройный юношеским телом — 
Высоким тирсом правит воскресшим празднеством. 
И, гроздь держа у губ, у плющ у бедр, кидает 
Шишки сосновые и клики призывные 
В разнузданные толпы и мешает 
В смятеньи радостном, ликующем и звонком 
Хмельных Силенов с окровавленными Менадами. 
Как гулкий тамбурин из жесткой кожи с медью, 
Еще рокочет ветр в глубоких чащах леса. 
Он бродит, подвывает и потягивается, 
И кажется, когда прислушаешься к звукам 
Таинственным, глухим, и вкрадчивым, и диким 
Средь рыжего великолепья осенних рощ, 
Которые он рвет то зубом, то когтями, — 
Что слышишь тигров, влекущих колесницу 
Неистового бога, чей сон насыщен духом 
Великолепных бедр, вздувавшихся под ним, 
И он, вытягиваясь, чувствовал дыханье 
Горячее простершегося зверя 
Среди пахучих трав, где до утра 
Покоился их сон — и божий, и звериный.

❂❂❂❂