Переправа через Янцзы

Мы плывем на лодке через Янцзы —  
Голубую реку,  
я, переводчик  
и еще три человека.  
Мы плывем на тот берег — в Учан  
из Ханькоу.  
А река!  
Какая река!  
Я еще не видел такого!  
Дождь моросит над Янцзы,  
по воде — маленькие кружки.  
До правого берега — плыть и плыть, а левый  
еле виден из-под руки.  
Под мокрыми, черными парусами  
вниз, к Нанкину, уходят джонки —  
жаровня шипит,  
кто-то поет,  
женщина кормит ребенка;  
бочонки с вяленой рыбой,  
дрова,  
в желтых циновках рис,  
капуста, наваленная до бортов, —  
все проплывает вниз.  
А навстречу идет пароход с баржами,  
зелеными от солдат,  
на корме, в чехле, — полковое знамя,  
и часовые стоят.  
Наверно, в верховья плывут, к Чунцину,  
где еще Чан Кай-ши;  
спешат, чтоб землю отдать крестьянам.  
Счастья желаем им от души!  
Большая река,  
большая страна,  
большой народ —  
можно о многом передумать,  
пока лодка реку переплывет.  
Я этого вот человека люблю,  
сидящего рядом в лодке, —  
зеленый ватник,  
красная звездочка,  
как на наших пилотках.  
Он окунает руку в Янцзы  
и там забывает ее надолго…  
Наверно, и я бы вот так задумался,  
плыви мы через Волгу.  
Он вполголоса тянет какую-то песню,  
широкую, как плес, —  
может быть, их «Дубинушку»  
или «Есть на Волге утес»?  
Потом с усталым вниманьем  
поворачивается ко мне,  
но глаза его далеко отсюда —  
где-то там, на войне.  
Он вспомнил о ней,  
глядя вслед плывущим  
к Чунцину солдатам.  
А ему вот надо ездить со мной,  
быть моим провожатым:  
говорить,  
объяснять,  
отвечать на вопросы:  
— Как то у вас?  
Как это у вас? —  
И немножко досадно,  
и интересно,  
и — приказ есть приказ.  
Я этого человека люблю  
и, мне кажется, понимаю,  
хотя не бывал у него дома  
и его языка не знаю.  
Но мы с ним оба — политработники,  
привыкли к схожим вещам.  
Знаем, что такое — субботник,  
митинг,  
разговор по душам,  
знаем, что такое —  
когда  
солдат не пообедал,  
Знаем, что такое беда  
и что такое — победа;  
приходилось обоим и отступать,  
и наступать,  
и писать листовки,  
и хоть это не главное  
в нашей работе, —  
самим брать в руки винтовки.  
Переводчик нам переводит слова,  
но это техника дела,  
а вообще-то  
мы понимаем друг друга,  
мой товарищ из политотдела.  
Понимаем, где черное  
где белое,  
кто враги,  
кто друзья.  
Плывем по Янцзы,  
и я понимаю:  
это Волга твоя.  
Эти рыбаки в синих робах,  
наваливающиеся на руль,  
этот парус на старой джонке,  
дырявый от пуль,  
бурлаки в соломенных шляпах,  
бредущие с бечевой,  
вода за кормой,  
чайки в небе,  
солнце над головой,  
дымок над жаровней,  
далекая песня,  
ребенка кормящая женщина —  
все это твоя милая родина,  
твоя Полтавщина  
или Смоленщина.  
Вот и я зачерпнул воды из Янцзы,  
она синяя-синяя.  
Я все время расспрашиваю,  
хочешь —  
ты расспроси меня.  
Большое дело —  
вера друг в друга!  
На том и стоим:  
я — с тобой,  
мы — с вами;  
мой народ — с твоим.  
Вот и берег холмистый правый,  
как мы быстро доплыли!  
Недаром целую переправу  
молча проговорили.  
Чалку ловит старый крестьянин  
из любезности,  
просто прохожий.  
Не правда ль,  
все добрые старики  
друг на друга чем-то похожи?  
Я ваш разговор  
читаю по жестам:  
он глядит на меня, сюда,  
и спрашивает тебя: «Советский?» —  
И ты отвечаешь: «Да».  
Он приветливо,  
медленно собирает  
все морщинки лица…  
Хорошая у него улыбка!  
Как у моего отца.  

❂❂❂❂

1954  

❂❂❂❂