Мальва льда

1 
Кто эта слезная тоскунья? 
Кто эта дева, мальва льда? 
Как ей идет горжетка кунья 
И шлем тонов «pastilles valda»… 
Блистальна глаз шатенки прорезь, 
Сверкальны стальные коньки, 
Когда в фигурах разузорясь, 
Она стремглавит вдоль реки. 
Глаза, коньки и лед — все стально, 
Студено, хрустко и блистально. 
Но кто ж она? но кто ж она? 
Омальвенная конькобежка? 
Японка? полька? иль норвежка? 
Ах, чья невеста? чья жена? 
Ничья жена, ничья невеста, 
Корнета русского вдова, 
Погибшего у Бухареста 
Назад, пожалуй, года два, 
В дни социального протеста. 
Сама не ведая — зачем, 
Она бежала за границу 
И обреклась мытарствам всем, 
Присущим беженцам. Страницу 
Пустую жизни дневника 
Тоской бесправья испещрила, 
И рожа жизни, как горилла, 
Ей глянула в лицо. Тоска 
Тягучая ее объяла… 
О, было много, стало мало 
Беспечных и сердечных дней. 
Старушка-мать больная с ней, 
Отец, измайловский полковник, 
И брата старшего вдова 
С девизом в жизни: «Трын-трава» 
И «каждый ухажер — любовник»… 
«О, Гриппе легче жить, чем мне, — 
Над ней задумывалась Липа, — 
Она не видит слез и всхлипа 
И видит лишь фонарь в луне… 
Ей не дано в луне планету 
Почувствовать, ей не дано… 
Ее игривому лорнету 
Все одинаково равно, 
Будь то луна иль Кордильеры… 
И если это не форшмак, 
Не розы и не гондольеры, 
Какой бы ты там ни был маг, 
Ты сердцем Гриппы не омагишь 
И перед нею в лужу „лягешь“ 
И легши, в слезах „потекёшь“…» 
2 
Читатель! Кстати: где найдешь 
Такую ты интеллигентку, 
Окончившую институт, 
Чтоб грамотной была! На стенку 
Не лезь, обиженная: тут 
Преувеличенного мало… 
Не ты одна, поверь, ломала, 
Коверкая, родной язык… 
Предслышу я злорадный зык 
Своих критических кретинов, 
Что я не меньше Гриппы сам 
Повинен в этой ломке… Гам 
Их пустозвончатый откинув, 
Им в назиданье преподам 
Урок: не лаять скверной моськой 
На величавого слона. 
Послушай, критика! Ты брось-ка 
Вести себя, как девка Фроська: 
По существу соль солона!.. 
И как атласист лоский лацкан 
И аморальна «фея тьмы», 
Так критика всегда дурацка: 
Над этим думали ведь мы… 
О, «девка Фроська»! Просто здесь-ка 
Ты символ критики шальной. 
Продумай термин мой и взвесь-ка 
Его значенье, шут хмельной. 
Попутно критике дав бокса, 
От темы сильно я отвлекся, 
И, Липу с Гриппой позабыв, 
Впал в свой излюбленный мотив. 
Мне в оправданье то, что силе 
Моей мешали эти тли: 
О, как они мне насолили! 
Как оскорбляли! Поносили! 
И довели бы до петли, — 
До смерти, — если б дерзновенен 
И смел я не был, как орел. 
Убил же Надсона Буренин, 
Безвременно в могилу свел… 
Я не был никогда поклонник 
Стереотипного нытья 
И сладковатого питья, 
Что горестный односторонник, 
«Студенческий поручик» вам, 
Сородичи, давал! Но сам, 
Как человек кристально честный, 
Бездарный Надсон был, и я 
Разгневан травлей неуместной 
Нововременского враля. 
3 
Когда разгромленный Юденич 
В Прибалтику их приволок, 
Полковник Александр Евгеньич 
С женою вместе в тифе слег. 
Да, тиф, свирепствовавший в Нарве 
От Гунгенбурга и до Ярви, 
Порядочно людей скосил 
Слезами горести и скорби. 
Его бациллы разносил 
Бедняк — в узле, крестьянин — в торбе, 
Вагон — в скамейках, по полям 
И деревням болтливый ветер… 
Тиф только Орро не заметил 
И прикоснуться к тополям 
Не смел своей гребучей лапой. 
Как малярия под Анапой, 
Так тиф — под Орро… Без гроша 
В кармане Липа, пореша 
Спасти родителей от смерти, 
Истратив бывшее в конверте, 
Продать решилась кое-что 
Из наспех взятого: пальто 
Каракулевое, браслетку, 
Часы и ценный адамант. 
Недаром ибсеновский Бранд 
Закаливал тридцатилетку: 
Ее заботы и уход 
За страждущими не пропали, — 
И вот отец уже встает 
С постели в беженской опале; 
За ним поправилась и мать, 
Благодаря стараньям Липы. 
Поэтому легко понять, 
Что в этот год особо липы 
Благоуханные цветут, 
И чуждая ей деревушка 
Совсем особенный уют 
Таит в себе. И мать-старушка, 
К весне восставшая с одра 
Болезни, ей еще дороже… 
Как с Липою она добра! 
И папа, милый папа, — тоже!.. 
«Ведь вот как нищие живут: 
Недоедая, прозябая, 
Справляют непривычный труд, 
Ан, глядь, не сдохнут, не умрут!» — 
Соседка молвила рябая. 
4 
Увлекся Липою матрос, 
Двадцатилетний иноземец: 
Ей приносил букеты роз, 
А иногда и целый хлебец. 
Он был хороший мальчуган, 
Шикарь, кокет, поэт немного, 
Но он был скользким, как минога, 
В нее влюбленный Иоганн… 
Его сменил приват-доцент 
Гусь-Уткин, с рыжей ражей рожей, 
Он ей дарил аршины лент 
И туфли с лаковою кожей, 
И шоколад, и пепермент… 
За этим репортер прохожий 
Увлекся Липой, но без крыл 
И без бумажника в кармане, 
В пустячном, проходном романе 
Он ничего ей не дарил… 
Была ли Липа с ним близка? 
Но не были они ей близки. 
Ей эта жизнь была узка: 
Грязь, нищета, нужда, тоска 
И эти жалкие огрызки… 
Немудрено, когда хромой 
Сын лавочника, рослый Дмитрий, 
Игравший с огоньком на цитре, 
К ней начал свататься зимой, 
Она без долгих размышлений, 
Уставшая от оскорблений, 
Метнулась в брачную петлю, 
Забыв сказать ему «люблю»…

❂❂❂❂

1922 г.

❂❂❂❂