С трудом дотянувши до подбородка
кашне, развеваемое сквозняком,
я ей кричал:
-Вернись, сумасбродка,
простудишься! —
и потрясал кулаком.
… Пророк, я слова свои тратил даром,
педант, я не смог свернуть с колеи.
Она разбивала одним ударом
все сложные построенья мои.
То будто все та же,
а то вдруг другая,
то очень сложна,
а то вдруг — примитив,
она то ловила меня,
убегая,
а то сопротивлялась мне,
уступив.
И чудо! Весь мир оказался по сути
простым совершенно.
Он был иной!
Не жегся огонь, и не вел к простуде
час, проведенный в воде ледяной…
Она неожиданно возникала
и, за руку взяв, кричала:
— Бежим? —
характер, изогнутый как лекало,
был абсолютно непостижим…
Она всех дразнила,
и кротость овечья
моя ей тогда казалась смешна.
Лишь вечному духу противоречья
была она, чуткая, подчинена.
… И сам я поверил в ее поверья,
что мир —
это легкая кутерьма,
в которую входят звезды, деревья,
книги и дым,
и она сама…
Вижу,
лишб только глаза закрою,
ставший сейчас
мне милее стократ
опасный обрыв,
три сосны над Окою,
душу надламывающий
закат.
А около
в простеньком платье
цыетастом,
в том, что куда-то
все время рвалась,
вижу ее,
облитую пространством,
с факелом
диких ее
волос.
❂❂❂❂
1981
❂❂❂❂