Когда в этом городе, 
наконец-то, закончатся сумерки, 
и длинный колыбельный поезд 
вынырнет из пустоты, 
как лунное отражение из глубины колодца, 
я хочу быть 
в ситцевом белом платье, 
в лёгких открытых сандалиях, 
и чтобы новый ветер развевал мои волосы. 
Пусть это будет ранняя осень или поздняя весна, 
чтобы невыносимо 
пахли ландыши, 
или черёмуха, 
или вереск, на худой конец. 
Будет пронзительный утренний свет, 
и глупый голубь, влетев под округлый купол вокзала, 
станет биться и биться о толстые стёкла свода. 
А мы будем стоять, держась за руки, 
запрокинув головы, 
затаив дыхание, и думать: 
«Глупая, глупая птица… ну что же ты! ну давай же!» 
И голубь вдруг 
поменяет траекторию полёта, 
и найдёт брешь в этом стеклянном небе, 
и выскользнет в синь, 
как глубокий выдох из лёгких, как скорый поезд 
из бесконечной темноты тоннеля. 
И не будет знать, глупый и тёплый, 
как мы спасли ему жизнь 
просто потому, 
что избыток любви всегда находит возможность 
вытолкнуть к свету кого-то ещё – 
кого-то упрямого и живого, 
у которого (как знать), 
возможно, и не было ни единого шанса.

❂❂❂❂