Пыль по ноздрям — лошади ржут. 
Акации сыплются на дрова. 
Треплется по ветру рыжий джут. 
Солнце стоит посреди двора. 
Рычаньем и чадом воздух прорыв, 
Приходит обеденный перерыв.

❂❂❂❂

Домой до вечера. Тишина. 
Солнце кипит в каждом кремне. 
Но глухо, от сердца, из глубины, 
Предчувствие кашля идет ко мне.

❂❂❂❂

И сызнова мир колюч и наг: 
Камни — углы, и дома — углы; 
Трава до оскомины зелена; 
Дороги до скрежета белы. 
Надсаживаясь и спеша донельзя, 
Лезут под солнце ростки и Цельсий.

❂❂❂❂

(Значит: в гортани просохла слизь, 
Воздух, прожарясь, стекает вниз, 
А снизу, цепляясь по веткам лоз, 
Плесенью лезет туберкулез.)

❂❂❂❂

Земля надрывается от жары. 
Термометр взорван. И на меня, 
Грохоча, осыпаются миры 
Каплями ртутного огня, 
Обжигают темя, текут ко рту. 
И вся дорога бежит, как ртуть. 
А вечером в клуб (доклад и кино, 
Собрание рабкоровского кружка). 
Дома же сонно и полутемно: 
О, скромная заповедь молока!

❂❂❂❂

Под окнами тот же скопческий вид, 
Тот же кошачий и детский мир, 
Который удушьем ползет в крови, 
Который до отвращенья мил, 
Чадом которого ноздри, рот, 
Бронхи и легкие — все полно, 
Которому голосом сковород 
Напоминать о себе дано. 
Напоминать: «Подремли, пока 
Правильно в мире. Усни, сынок».

❂❂❂❂

Тягостно коченеет рука, 
Жилка колотится о висок.

❂❂❂❂

(Значит: упорней бронхи сосут 
Воздух по капле в каждый сосуд; 
Значит: на ткани полезла ржа; 
Значит: озноб, духота, жар.) 
Жилка колотится у виска, 
Судорожно дрожит у век. 
Будто постукивает слегка 
Остроугольный палец в дверь. 
Надо открыть в конце концов!

❂❂❂❂

«Войдите».- И он идет сюда: 
Остроугольное лицо, 
Остроугольная борода. 
(Прямо с простенка не он ли, не он 
Выплыл из воспаленных знамен? 
Выпятив бороду, щурясь слегка 
Едким глазом из-под козырька.) 
Я говорю ему: «Вы ко мне, 
Феликс Эдмундович? Я нездоров».

❂❂❂❂

…Солнце спускается по стене. 
Кошкам на ужин в помойный ров 
Заря разливает компотный сок. 
Идет знаменитая тишина. 
И вот над уборной из досок 
Вылазит неприбранная луна.

❂❂❂❂

«Нет, я попросту — потолковать». 
И опускается на кровать.

❂❂❂❂

Как бы продолжая давнишний спор, 
Он говорит: «Под окошком двор 
В колючих кошках, в мертвой траве, 
Не разберешься, который век. 
А век поджидает на мостовой, 
Сосредоточен, как часовой. 
Иди — и не бойся с ним рядом встать. 
Твое одиночество веку под стать. 
Оглянешься — а вокруг враги; 
Руки протянешь — и нет друзей; 
Но если он скажет: «Солги»,- солги. 
Но если он скажет: «Убей»,- убей. 
Я тоже почувствовал тяжкий груз 
Опущенной на плечо руки. 
Подстриженный по-солдатски ус 
Касался тоже моей щеки. 
И стол мой раскидывался, как страна, 
В крови, в чернилах квадрат сукна, 
Ржавчина перьев, бумаги клок — 
Всё друга и недруга стерегло. 
Враги приходили — на тот же стул 
Садились и рушились в пустоту. 
Их нежные кости сосала грязь. 
Над ними захлопывались рвы. 
И подпись на приговоре вилась 
Струей из простреленной головы. 
О мать революция! Не легка 
Трехгранная откровенность штыка; 
Он вздыбился из гущины кровей, 
Матерый желудочный быт земли. 
Трави его трактором. Песней бей. 
Лопатой взнуздай, киркой проколи! 
Он вздыбился над головой твоей — 
Прими на рогатину и повали. 
Да будет почетной участь твоя; 
Умри, побеждая, как умер я». 
Смолкает. Жилка о висок 
Глуше и осторожней бьет. 
(Значит: из пор, как студеный сок, 
Медленный проступает пот.) 
И ветер в лицо, как вода из ведра. 
Как вестник победы, как снег, как стынь. 
Луна лейкоцитом над кругом двора, 
Звезды круглы, и круглы кусты. 
Скатываются девять часов 
В огромную бочку возле окна. 
Я выхожу. За спиной засов 
Защелкивается. И тишина. 
Земля, наплывающая из мглы, 
Легла, как неструганая доска, 
Готовая к легкой пляске пилы, 
К тяжелой походке молотка. 
И я ухожу (а вокруг темно) 
В клуб, где нынче доклад и кино, 
Собранье рабкоровского кружка.

❂❂❂❂