Жертва

У ясных волн священной Брамапутры  
Проводит дни в молитве и посте  
Божественный подвижник Усинара.  
Однажды царь небес, могучий Индра  
Отшельника задумал испытать.  
Тогда в голубку Агни превратился,  
И соколом за ней помчался Индра.  
Но на груди подвижника святого,  
Увидев в нем защиту от врага,  
Дрожащая голубка приютилась;  
Он бережно покрыл ее рукой  
И ласково промолвил ей: «Не бойся!»  
Но в тот же миг на каменный уступ —  
Угрюм и мрачен – сокол опустился  
И злобно крикнул: «По какому праву,  
Могучий Усинара, ты дерзнул  
Отнять мою законную добычу?» —  
«Во имя милосердья и любви  
Тому, кто слаб, я должен дать защиту» —  
«Что значит милосердье и любовь?  
В моем гнезде голодные птенцы  
И день и ночь кричат: отец, дай пищи!  
Лишив меня последнего куска,  
Старик, ты предал их голодной смерти!» —  
«Я дам тебе волшебные дворцы  
И грудами каменьев драгоценных,  
И золотом осыплю я тебя, —  
Но, – видит Бог, – я выдать не могу  
Гонимую, беспомощную жертву…»  
Он говорил и старческой рукой  
Любовно гладил белую голубку.  
«Нет, Усинара, – грозно молвил сокол, —  
К чему мне золото, к чему дворцы:  
Я не отдам за них моей добычи.  
Смерть – побежденным, сильным – торжество, —  
Таков закон природы беспощадный.  
Я голоден, не мучь меня, старик…  
Мне надо теплого живого мяса!  
Я требую, чтоб ты мне возвратил  
Кусок, моей добыче равный весом.  
И если ты не хочешь, чтоб погибла  
Иная жертва – мяса для меня  
Из собственной груди ты должен вырвать».  
Но ласково морщинистой рукой  
Отшельник гладил белую голубку,  
Потом взглянул на сокола, и жалость  
Ко всем живым, ко всем, кого томит  
Нужда и голод, жалость кротким светом  
Зажглась в его божественных очах,  
Задумчивых и бесконечно добрых.  
Он тихо молвил соколу: «Ты прав».  
И острый нож он в грудь себе вонзил,  
И вырезал кусок живого мяса,  
И бросил соколу взамен добычи.  
Но тот сказал: «Мы смерим на весах,  
Чтоб был кусок голубке равен весом».  
И повелел отшельник, и пред ним  
Явился рой духов его служебных.  
Тяжелые огромные весы  
Они к скале гранитной прицепили,  
И на одну из чашек голубь сел,  
И на другую бросил Усинара  
Кусок кровавый собственного тела.  
Но чаша с голубем не поднялась.  
Еще кусок он вырезал и бросил,  
Потом еще, еще… и кровь струилась,  
И не было на нем живого места:  
Срывал он тело с бедер, с плеч, с груди  
И все кидал, кидал на эту чашу,  
Что неподвижно в воздухе висела.  
Вся плоть его – зияющая рана,  
Под ней в крови кой-где белеет кость,  
А между тем в очах глубоко ясных —  
Все та же необъятная любовь.  
Он подошел к весам и покачнулся,  
И навзничь грохнулся, но среди мук  
Он упрекал себя за эту слабость,  
Он говорил: «Позор, позор тебе,  
О жалкое, бессмысленное тело!..  
Иль мало я учил тебя страдать,  
Томил постом, сушил полдневным зноем…  
Вперед, скорей, – конец твой недалек:  
Еще одно последнее усилье!..»  
Из лужи крови бодро он поднялся,  
Приблизился к весам и в них вошел,  
И чаша опустилась до земли,  
И радостно к лазуревому небу  
Спасенная голубка вознеслась.  
Вздохнул он и промолвил: «Как я счастлив!..»  
И бледное прекрасное чело  
Безоблачным блаженством просияло.  

❂❂❂❂

1886  

❂❂❂❂