Уголино

В последнем круге ада перед нами  
Во мгле поверхность озера блистала  
Под ледяными твердыми слоями.  
На эти льды безвредно бы упала,  
Как пyx, громада каменной вершины,  
Не раздробив их вечного кристалла.  
И как лягушки, вынырнув из тины,  
Среди болот виднеются порою, —  
Так в озере той сумрачной долины  
Бесчисленные грешники толпою,  
Согнувшиеся, голые сидели  
Под ледяной, прозрачною корою.  
От холода их губы посинели,  
И слезы на ланитах замерзали,  
И не было кровинки в бледном теле.  
Их мутный взор поник в такой печали,  
Что мысль моя от страха цепенеет,  
Когда я вспомню, как они дрожали, —  
И солнца луч с тех пор меня не греет.  
И вот земная ось уж недалеко:  
Скользит нога, в лицо мне стужей веет…  
Тогда увидел я во мгле глубоко  
Двух грешников: безумьем пораженный,  
Один схватил другого и жестоко  
Впился зубами в череп раздробленный,  
И грыз его, и вытекал струями  
Из черной раны мозг окровавленный.  
И я спросил дрожащими устами,  
Кого он пожирает; подымая  
Свой обагренный лик и волосами  
Несчастной жертвы губы вытирая,  
Он отвечал: «Я призрак Уголино,  
А эта тень – Руджьер; земля родная  
Злодея прокляла… Он был причиной  
Всех мук моих: он заточил в оковы  
Меня с детьми, гонимого судьбиной.  
Тюремный свод давил, как гроб свинцовый;  
Сквозь щель его не раз на тверди ясной  
Я видел, как рождался месяц новый —  
Когда тот сон приснился мне ужасный:  
Собаки волка старого травили;  
Руджьер их плетью гнал, и зверь несчастный  
С толпой волчат своих по серой пыли  
Влачил кровавый след, и он свалился,  
И гончие клыки в него вонзили.  
Услышав плач детей, я пробудился:  
Во сне, полны предчувственной тоскою,  
Они молили хлеба, и теснился  
Мне в грудь невольный ужас пред бедою.  
Ужель в тебе нет искры сожаленья?  
О, если ты не плачешь надо мною,  
Над чем же плачешь ты!.. Среди томленья  
Тот час, когда нам пищу приносили,  
Давно прошел; ни звука, ни движенья…  
В немых стенах – все тихо, как в могиле.  
Вдруг тяжкий молот грянул за дверями…  
Я понял все: то вход тюрьмы забили.  
И пристально безумными очами  
Взглянул я на детей, передо мною  
Они рыдали тихими слезами.  
Но я молчал, поникнув головою;  
Мой Анзельмуччио мне с лаской милой  
Шептал: «О, как ты смотришь, что с тобою?.»  
Но я молчал, и мне так тяжко было,  
Что я не мог ни плакать, ни молиться,  
Так первый день прошел, и наступило  
Второе утро: кроткая денница  
Блеснула вновь, и в трепетном мерцанье  
Узнав их бледные, худые лица,  
Я руки грыз, чтоб заглушить страданье.  
Но дети кинулись ко мне, рыдая,  
И я затих. Мы провели в молчанье  
Еще два дня… Земля, земля немая,  
О, для чего ты нас не поглотила!..  
К ногам моим упал, ослабевая,  
Мой бедный Гаддо, простонав уныло:  
«Отец, о, где ты, сжалься надо мною!..»  
И смерть его мученья прекратила.  
Как сын за сыном падал чередою,  
Я видел сам своими же очами,  
И вот один, один под вечной мглою  
Над мертвыми, холодными телами —  
Я звал детей; потом в изнеможенье  
Я ощупью, бессильными руками,  
Когда н глазах уже померкло зренье,  
Искал их трупов, ужасом томимый,  
Но голод, голод победил мученье!..»  
И он умолк, и вновь, неутомимый,  
Схватил зубами череп в дикой злости  
И грыз его, палач неумолимый:  
Так алчный пес грызет и гложет кости.  

❂❂❂❂

1885  

❂❂❂❂