Старый Гуд

Там, где смерть и вечный холод,  
Бури вой и рев лавин,  
Старый Гуд живет, владыка  
Гор, потоков и стремнин.  
В ледниках за облаками  
Белый снег – его постель,  
Черный вихрь – его одежда,  
Борода его – метель.  
И когда он над горами  
Мчится, бешенством объят, —  
Водопады цепенеют,  
Скалы вечные дрожат.  
Но однажды гений смерти,  
Этот дух враждебных сил,  
Одинокую пастушку  
Гор окрестных полюбил.  
Бог стихий неукротимых,  
Разрушенья мрачный бог  
Целовал в траве весенней  
Легкий след девичьих ног.  
Он хранил ее, лелеял,  
Баловал и на венки  
Ей растил по горным кручам  
Алый мак и васильки.  
Чтобы мягче было ножкам —  
Мох зеленый расстилал,  
На пути ее горстями  
Землянику рассыпал.  
А заблудится, бывало, —  
Через бешеный поток  
Изо льда ей перекинет  
Он серебряный мосток.  
Сколько раз ее от смерти  
Он спасал, но от греха  
Не сберег, – его малютка  
Полюбила пастуха.  
Старый Гуд не может сердце  
Гордой девы победить,  
И ревнует, и не знает,  
Как счастливцам отомстить.  
Раз любимого ягненка  
Не могли они найти,  
Заблудились, – ночь и вьюга  
Их застали на пути.  
Тьма кругом; зашли в пещеру,  
Разложили огонек;  
Озарился теплым светом  
Их уютный уголок.  
Между тем как за стеною  
Вой метели все грозней,  
Разговор их тише, тише,  
Поцелуи – горячей…  
Стонет Гуд, ревет от злобы, —  
А они за огоньком,  
Беззаботные, смеются  
Над ревнивым стариком.  
«Будь моей!..» – Она слабеет,  
Отдается… Вдруг скала  
Страшно вздрогнула, и буря  
Всю пещеру потрясла.  
Гром затих, – настала сразу  
Тишина. Он поднял взгляд,  
Побледнел – и мщенье Гуда  
Понял, ужасом объят.  
Вход пещеры был завален  
Глыбой камня, и страшна  
После бешеной метели  
Гробовая тишина…  
Чтоб забыться на мгновенье,  
Он прижал ее к груди  
И шептал ей: «О подумай,  
Сколько счастья впереди!  
Будь моей… Не бойся смерти…  
Старый Гуд, любовь сильней  
Всех стихий твоих враждебных,  
Всех мучений и скорбей!»  
Но прошло три дня, и голод  
Потушил у них в крови  
То, что вечным им казалось —  
Мимолетный жар любви.  
Разошлись они безмолвно,  
Как враги, и в их очах  
Только ненависть блеснула  
И животный, дикий страх.  
По углам сидят, как звери,  
Смотрят пристально, без слов,  
И глаза у них сверкают  
В темноте, как у волков.  
На четвертый день он тихо  
Встал; безумьем взор горел,  
Он, дрожа, как на добычу  
На любовницу смотрел.  
Бродит страшная улыбка  
На запекшихся губах,  
Нож сверкает в неподвижных,  
Грозно поднятых руках.  
Подошел, но вдруг протяжно,  
Словно ведьма иль шакал,  
В щель стены над самым ухом  
Старый Гуд захохотал.  
А потом все громче, громче,  
Необъятней и страшней  
Загремела, бог могучий,  
Песня ярости твоей.  
Визг и хохот, словно в пляске  
Мчатся тысячи бесов  
И скликаются пред битвой  
Миллионы голосов.  
Старый Гуд, кружась в метели,  
Опьяненный торжеством,  
Заливается, хохочет  
И ревет сквозь вихрь и гром:  
«Не меня ли ты отвергла?  
Что же, радуйся теперь!  
Посмотри-ка, полюбуйся —  
Твой любовник – дикий зверь!»  
Но, из рук убийцы вырвав,  
В сердце собственное нож  
Дева гордая вонзила  
И воскликнула: «Ты лжешь!  
Я сама ему на пищу  
Кровь и тело отдаю,  
Я любовью победила  
Силу грозную твою!..»  
Старый Гуд завыл от боли,  
Свод пещеры повалил  
И несчастных под огромной  
Глыбой скал похоронил.  
В ледники свои родные  
Возвратился мрачный бог,  
Но напрасно было мщенье:  
Он забыть ее не мог.  
Оттого-то зимней ночью  
Чей-то долгий, долгий стон  
Прозвучит порой в метели:  
«Горе мне, я побежден!..»  

❂❂❂❂

1889  

❂❂❂❂