Сводня

«Не правда ли, мадам, как весел Летний сад,  
Как прихотлив узор сих кованых оград,  
Опертых на лощеные граниты?  
Феб, обойдя Петрополь знаменитый,  
Последние лучи дарит его садам  
И золотит Неву… Но вы грустны, мадам?»  
К жемчужному ушку под шалью лебединой  
Склоняются душистые седины.  
Красавица, косящая слегка,  
Плывет, облокотясь на руку старика,  
И держит веер страусовых перьев.  
«Мадам, я вас молю иметь ко мне доверье!  
Я говорю не как придворный льстец, —  
Как нежный брат, как любящий отец.  
Поверьте мне причину тайной грусти:  
Вас нынче в Петергоф на праздник муж не пустит?  
А в Петергофе двор, фонтаны, маскарад!  
Клянусь, мне жалко вас. Клянусь, что Жорж бы рад  
Вас на руках носить, Сикстинская мадонна!  
Сие — не комплимент пустого селадона,  
Но истина, прелестное дитя.  
Жорж хочет видеть вас. Жорж любит не шутя.  
Ваш муж не стоит вас ни видом, ни манерой,  
Позвольте вас сравнить с Волканом и Венерой.  
Он желчен и ревнив. Простите мой пример,  
Но мужу вашему в плену его химер  
Не всё ль одно, что царский двор, что выгон?  
Он может в некий день зарезать вас, как цыган.  
В салонах говорят, что он уж обнажал  
Однажды свой кощунственный кинжал  
На вас, дитя! Мой бог, какая низость!..  
А как бы оценил святую вашу близость  
Мой сын, мой бедный Жорж! Он болен от любви!  
Мадам, я трепещу. Я с холодом в крови,  
Сударыня, гляжу на будущее ваше.  
Зачем вам бог судил столь горестную чашу?  
Вы рано замуж шли. Любовь в шестнадцать лет  
Еще молчит. Не говорите „нет“!  
Вам роскошь надобна, как паруса фрегату,  
Вам надобно блистать. А вы… вы небогаты…  
И мужа странный труд, вам скушный и печальный,  
И ваши слезы в одинокой спальной,  
И хладное молчание его.  
Сознайтесь: что еще меж вами? Ничего!  
К тому ж известно мне, меж нами говоря,  
Недоброе внимание царя  
К супругу вашему. Ему ль ходить по струнке?  
Фрондер и атеист, — какой он камер-юнкер?  
Он зрелый муж. Он скоро будет сед,  
А камер-юнкерство дают в осьмнадцать лет,  
Когда его дают всерьез, а не в насмешку.  
Царь памятлив, мадам. Царь не забыл орешка,  
Раскушенного им в восстанье декабря.  
Смиреньем показным не провести царя!  
Он помнит, чьи стихи в бумагах декабристов  
Фатально находил почти что каждый пристав.  
Грядущее неясно нам. Как знать:  
Тот пагубный нарыв не зреет ли опять?  
Ваш муж умен, и злоба в нем клубится,  
Не вдохновит ли он цареубийцу,  
Не спрячет ли он сам, кинжала под полу?  
В тот день, мадам, на Кронверкском валу  
Он может быть шестым иль в рудники Сибири  
Пойдет греметь к ноге прикованною гирей.  
Не тронется семьей ваш пасмурный чудак!  
А вас тогда что ждет? Чердак, мадам, чердак!  
А между тем… когда б вы пожелали, —  
Вы были б счастливы, Вы б лавры пожинали  
Мой сын богат. В конце концов, мадам,  
Мой бедный Жорж не, неприятен вам.  
Когда б склонились вы его любить нежнее  
Вы разорвали б цепи Гименея,  
Соединившись с ним для страстных нег.  
Мне было бы легко устроить ваш побег.  
Вы б вырвались из мрачного капкана  
В край фресок Тьеполо, в край лоджий Ватикана,  
К утесам меловым, где важный Альбион  
Жемчужным облаком тумана окружен.  
Вы б мимолетный взор рассеянно бросали  
Кладбищам Генуи и цветникам Версаля,  
Блаженствуя в полуденной стране…  
Мадам, мадам, верните сына мне!  
Вы думаете — муж. Сударыня, поэты —  
Лишь дайте им перо да свежий лист газеты —  
В тот самый миг забудут о родне,  
Искусство их дарит забвением вполне.  
А будет он страдать, — обогатится лира:  
Она ржавеет в душном счастье мира,  
Ей нужны бури — и на лире той  
Звук самый горестный есть самый золотой!  
Но вот идет ваш муж. В лице его — досада…»  
«Мой друг, я битый час ищу тебя по саду.  
Барон, вы в грот ее напрасно завели.  
Домой пора — поедем, Натали!»  
Красавица ушла, покинув дипломата.  
Он вынул кружевной платочек аккуратный,  
Поставил трость меж подагричных ног,  
В ладошку табаку насыпал сколько мог,  
Раскрыв табачницу с эмалькой Ганимеда,  
И сладко чхнул… «Ну, кажется, победа!»  

❂❂❂❂

1937  

❂❂❂❂