Я сидел в апрельском сквере. 
Предо мной был Божий храм, 
Но не думал я о вере, 
а глядел на разных дам. 
 
И одна, едва пахнуло 
с несомненностью весной, 
вдруг на веточку вспорхнула 
и уселась предо мной. 
 
В модном платьице коротком, 
в старомодном пальтеце, 
и ладонь — под подбородком, 
и загадка на лице. 
 
В той поре, пока безвестной, 
обозначенной едва: 
то ли поздняя невеста, 
то ли юная вдова. 
 
Век мой короток — не жалко, 
он длинней и ни к чему… 
Но она петербуржанка 
и бессмертна посему. 
 
Шли столетья по России, 
бил надежды барабан. 
Не мечи людей косили — 
слава, злато и обман. 
 
Что ни век — все те же нравы, 
ухищренья и дела… 
А Она вдали от славы 
на Васильевском жила. 
 
Знала счет шипам и розам 
и безгрешной не слыла. 
Всяким там метаморфозам 
не подвержена была… 
 
Но когда над Летним садом 
возносилася луна, 
Михаилу с Александром, 
верно, грезилась Она. 
 
И в дороге, и в опале, 
и крылаты, и без крыл, 
знать, о Ней лишь помышляли 
Александр и Михаил. 
 
И загадочным и милым 
лик Ее сиял живой 
Александру с Михаилом 
перед пулей роковой. 
 
Эй вы, дней былых поэты, 
старики и женихи, 
признавайтесь, кем согреты 
ваши перья и стихи? 
 
Как на лавочке сиделось, 
чтобы душу усладить, 
как на барышень гляделось, 
не стесняйтесь говорить. 
 
Как туда вам все летелось 
во всю мочь и во всю прыть… 
Как оттуда не хотелось 
в департамент уходить!