Кайсыну Кулиеву 
 
Насмешливый, тщедушный и неловкий, 
единственный на этот шар земной, 
на Усачевке, возле остановки, 
вдруг Лермонтов возник передо мной, 
и в полночи рассеянной и зыбкой 
(как будто я о том его спросил) — 
— Мартынов — что…— 
он мне сказал с улыбкой.- 
Он невиновен. 
Я его простил. 
Что — царь? Бог с ним. Он дожил до могилы. 
Что — раб?. Бог с ним. Не воин он один. 
Царь и холоп — две крайности, мой милый. 
Нет ничего опасней середин. 
Над мрамором, венками перевитым, 
убийцы стали ангелами вновь. 
Удобней им считать меня убитым: 
венки всегда дешевле, чем любовь. 
Как дети, мы все забываем быстро, 
обидчикам не помним мы обид, 
и ты не верь, не верь в мое убийство: 
другой поручик был тогда убит. 
Что — пистолет?. Страшна рука дрожащая, 
тот пистолет растерянно держащая, 
особенно тогда она страшна, 
когда сто раз пред тем была нежна… 
Но, слава богу, жизнь не оскудела, 
мой Демон продолжает тосковать, 
и есть еще на свете много дела, 
и нам с тобой нельзя не рисковать. 
Но слава богу, снова паутинки, 
и бабье лето тянется на юг, 
и маленькие грустные грузинки 
полжизни за улыбки отдают, 
и суждены нам новые порывы, 
они скликают нас наперебой… 
 
Мой дорогой, 
пока с тобой 
мы живы, 
все будет хорошо 
у нас с тобой…

❂❂❂❂