Любовь

За щучьим Тоболом, за волчьей тайгой,  
за краем огня и змеи  
гроза становила высокой дугой  
ворота от сердца земли.  
Где зарево славы от горных костров,  
червонцы и сила в ходу,  
где горы железа и реки ветров  
у гордых людей в поводу.  
Особый народ, не мои земляки, —  
я жизнью ручался за то, —  
что сможет из самой последней реки —  
устроить всемирный потоп.  
А что моя доля? В лесах ни души,  
за яром взмывается яр.  
Ну что, моя доля! Девчонка, скажи!  
Дикарка лесная моя…  
Стояла девчонка в суровой красе,  
и сам я сказал: — Хорошо…  
Я хлеба напек, насушил карасей  
и кожей оправил мешок.  
Над солнцем, над черным испуганным днем  
в тайге хохотала гроза,  
четыре сосны изрубила огнем  
и мне указала вокзал.  
И не было горя, и я не гадал,  
что край о разлуке поет,  
что поезд, качая, несет на года  
в далекий орлиный полет.  
Страна, где страдал я от полдней сухих,  
от зимнего холода дрог,  
навеки потеряны числа твоих  
мостов, семафоров, дорог.  
Сто раз я слыхал, как дорога гремит,  
и поезд врывался туда,  
где синие горы качал динамит,  
в долинах росли города.  
Так юных любила, шатала и жгла  
костров золотая пора —  
за гром вагонеток, за искры кайла,  
за кованый звон топора.  
Горячие ночи прикончили сон,  
и, трубку сжимая в зубах,  
работал, готовый на сорок часов  
забыть про еду и табак.  
Июль налетал с азиатских границ,  
январь — с ледовитых морей,  
и губы в июле ссыхались в крови  
и были как лед в январе.  
Во сне я не видел краев дорогих  
и думал по-старому въявь:  
живет на Тоболе, у волчьей тайги,  
лесная зазноба моя.  
В боях на ударе ломается сталь,  
а я возмужал от боев.  
На поднятых мною домах и мостах  
я вырубил имя ее…  
В тайге порешили, что в землю зарыт,  
но летом проезжий горняк  
хвастнул, что бывал у Магнитной горы  
и песню слыхал про меня.  
Сказала девчонка: — Найду, хоть убей…  
Не знала ни смеха, ни сна.  
Отправила белых своих голубей —  
четыре почтовых письма.  
Они долетели, забились в руке,  
и я расспросил их подряд…  
И видел, как барки летят по реке,  
костры над тайгою горят.  
На всех пристанях поднялись земляки —  
народ, именитый за то,  
что может из малой сибирской реки  
устроить всемирный потоп.  
Зато гармонист открывает игру,  
и первой из первых подруг  
высокая девушка входит на круг,  
и радугой кружится круг.  
За жаркие руки, за легкость шагов,  
за сердце ее и еще  
за вечную верность от двух берегов  
невиданный в мире почет.  
Но тьма загремела замками дверей,  
уходит зазноба моя.  
И полночь уходит. И время заре.  
Стожары над миром стоят.  
Красивые звезды походных былин,  
при вас покидая привал,  
походку любимой по гулу земли  
я тысячи раз узнавал.  
И, ветру назло раскрывая глаза,  
о годах, что с нею прошел,  
простыми словами нельзя рассказать,  
но песню запеть — хорошо.  

❂❂❂❂

1934  

❂❂❂❂