Жизнь лозы

I

❂❂❂❂

Солнце гуляет по-над берегами Иори, 
зной непомерный свершился, а день в половине. 
Лютое солнце спалило поля — не его ли 
станем учить, как лелеять цветы полевые? 
Все-таки, все-таки только природе доверюсь: 
книга горы, где любая глава-виноградник, 
рукопись солнца: сложенная гением ересь, 
вникнуть бы в смысл этих надписей невероятных? 
Чу! Виноградарей песня зовет не меня ли 
зрением слез созерцать этот край изобилья? 
Если умру и забудусь — небес и Манави 
встреча и в том забытьи да не будет забыта! 
Если б строку совершенной лозе уподобить! 
Я — только голос, чтоб хору все пелось и пелось. 
Я — только глаз, чтобы взгляд был всевидяще-добрым, 
видя и ведая зелень, и вольность, и прелесть. 
Не шелохнувшись, мгновение длится, как время. 
Разве помыслишь о зле, о вражде и о вздоре? 
Я не случайно избрал для любви и доверья 
бег и стремленье и легкую поступь Иори. 
Солнце — мое! И на радостях мне захотелось 
солнце, как шапку, забросить в небесную чащу. 
Тот, только тот, кто в уста целовал ркацители, 
видел светило, вмещенное в винную чашу! 
— Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс. 
Твое и мое одинаковы сердцебиенья. 
Ты — прежде, ты — мастер, я — твой подражатель, и пусть!- 
Тебе посвящу ученичество стихотворенья.

❂❂❂❂

II

❂❂❂❂

Слава, Манави, тому, кто затеял однажды 
вечность любви, и сады, и судьбу, и угодья. 
Крепость в руинах, и та изнывает от жажды 
верить в бессмертье цветенья и плодородья. 
Мертв от рожденья, кто верит в скончание света. 
Свет будет длиться — без перерыва и риска. 
Ты, виноградник, поведай, как было все это: 
лоз исчисление — триста, и триста, и триста. 
Воздух прозрачен, как будто отсутствует вовсе, 
помысел сердца в нем явственно опубликован. 
Домики эти всегда помышляют о госте, 
пялясь в пространство высокими лбами балконов. 
Сразу, врасплох, со спины — на ликующий полдень 
обрушился град, нещадная грянула ярость. 
Пал виноградник и смертного мига не понял, 
черное облако, смерти слепая всеядность. 
Только минута прошла: непогода с погодой 
насмерть схватились непоправимо и быстро. 
Солнце опомнилось. Полдень очнулся спокойный. 
Нет ни того, кто убит, ни того, кто убийца. 
Мертвой лежит драгоценная малость и радость, 
веточка, чудо, казненное детство побега, 
и улетучилась, и не сбылась виноградность… 
Ведро. Глаза прозревают от влаги от века. 
— Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс: 
бессонница крови, ямб-пауза и ударенье. 
Во мне — твоя кровь. Золотой виноградиной уст, 
тебя восхваляя, свершается стихотворенье.

❂❂❂❂

III

❂❂❂❂

Было — но есть, ибо память не знает разлуки 
с временем прошлым, и знать не научится вскоре. 
Ношею горя обремененные руки. 
Памятник битве неравной. Безмолвие скорби. 
Брат виноградарь, когда бы глупей иль умнее 
был, я б забыл о былом, но не рано ль, не рано ль? 
В наших зрачках те события окаменели, 
сердце прострелено градом, о брат виноградарь. 
Если нахмурюсь и молвлю: — Я помню. Ты помнишь? 
Мне собеседник ответит: — Ты помнишь? Я помню. 
Жизнь-это средство смертельно рвануться на помощь 
жизни чужой: человеку, и саду, и полдню. 
Что из того, что навряд ли и трех очевидцев 
бой пощадил, чтобы длилась суровая тризна. 
Может быть, трое осталось из тех арагвинцев, 
много и мало их было, а было их триста. 
Женщины реяли, черные крылья надевши, 
в высях печали, которую ум не постигнет. 
Встань, виноградник, предайся труду и надежде! 
Ты — непреклонен, вовек ты не будешь пустынен. 
Ты, как и я, завсегдатай горы зеленейшей. 
Я, как и ты, уроженец и крестник Манави. 
Сводит с ума — так родим, и громоздок, и нежен 
поскрип колес до отверстого входа в марани! 
-Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс. 
Благоговею пред страстью твоею к даренью. 
Ты мою кровь понукаешь спешить, тороплюсь: 
благодаренье окажется стихотвореньем.

❂❂❂❂

IV

❂❂❂❂

Хочет лоза говорить, повисая бессильно, 
изнемогая, вздыхая все тише и реже. 
Чтобы потом сожаление нас не бесило, 
пусть говорит! Как добры ее чудные речи! 
— Может быть, дух испущу — и тогда не отчаюсь. 
Я одолею меня испытующий ужас. 
Непрерываемость жизни, любви неслучайность, 
длительность времени — мне отведенная участь. 
Вечно стремлюсь, как Иори и как Алазани, 
как продвиженье светил в глубине мирозданья, 
тысячелетья меня провожают глазами, 
вечно стремлюсь исцелить и утешить страданья. 
Помню грузин, что о Грузии так трепетали: 
о, лишь возьми мою жизнь, и дыханье, и трепет. 
Жизнь не умеет забыться для сна и печали, 
и виноградник живет, когда бедствие терпит. 
Дудочки осени празднество нам возвестили. 
Слушайте, воины и земледельцы, мужчины! 
Той же рукою, которой меня вы взрастили, 
ввысь поднимите с великою влагой кувшины. 
Жажда — была и, как горе, сплыла, миновала, 
быть ей не быть — не колеблясь и не канителя. 
Тот, кто на солнце смотрел сквозь стакан ркацители, 
может сказать: меня солнце в уста целовало! 
— Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс, 
тот пульс, что во мне, это только твое повторенье. 
Пока он так громок, насыщен тобой и не пуст, 
прошу, о, прими подношение стихотворенья!

❂❂❂❂