Так бел, что опаляет веки

Так бел, что опаляет веки,  
кратчайшей ночи долгий день,  
и белоручкам белошвейки  
прощают молодую лень.  
Оборок, складок, кружев, рюшей  
сегодня праздник выпускной  
и расставанья срок горючий  
моей черемухи со мной.  
В ночи девичьей, хороводной  
есть болетворная тоска.  
Ее, заботой хлороформной,  
туманят действи цветка.  
Воскликнет кто-то: знаем, знаем!  
Приелся этот ритуал!  
Но всех поэтов всех избранниц  
кто не хулил, не ревновал?  
Нет никого для восклицаний:  
такую я сыскала глушь,  
что слышно, как, гонимый цаплей,  
в расщелину уходит уж.  
Как плавно выступала пава,  
пока была ее пора!-  
опалом пагубным всплывала  
и Анной Павловой плыла.  
Еще ей рукоплещут ложи,  
еще влюблен в нее бинокль —  
есть время вымолвить: о боже!-  
нет черт в ее лице больном.  
Осталась крайность славы: тризна.  
Растенье свой триумф снесло,  
как знаменитая артистка,-  
скоропостижно и светло.  
Есть у меня чулан фатальный.  
Его окно темнит скала.  
Там долго гроб стоял хрустальный,  
и в нем черемуха спала.  
Давно в округе обгорело,  
быльем зеленым поросло  
ее родительское древо  
и все недальнее родство.  
Уж примерялись банты бала.  
Пылали щеки выпускниц.  
Красавица не открывала  
дремотно-приторных ресниц.  
Пеклась о ней скалы дремучесть  
все каменистей, все лесней.  
Но я, любя ее и мучась,-  
не королевич Елисей.  
И главной ночью длинно-белой,  
вблизи неутолимых глаз,  
с печальной грацией несмелой  
царевна смерти предалась.  
С неизъяснимою тоскою,  
словно былую жизнь мою,  
я прах ее своей рукою  
горы подножью отдаю.  
— Еще одно настало лето,-  
сказала девочка со сна.  
Я ей заметила на это:  
— Еще одна прошла весна.  
Но жизнь свежа и беспощадна:  
в черемухи прощальный день  
глаз безутешный — мрачно, жадно  
успел воззриться на сирень.  

❂❂❂❂

1973  

❂❂❂❂