Уехала!

Как молоток 
влетело в голову 
отточенное слово, 
вколочено напропалую! 
— Задержите! Караул! 
Не попрощался. 
В Кодж оры! — 
Бегу по шпалам, 
Кричу и падаю под ветер. 
Все поезда 
проносятся 
над онемелым переносьем… 
 
Ты отделилась от вокзала, 
покорно сникли семафоры. 
Гудел 
трепыхался поезд, 
горлом 
прорезывая стальной воздух. 
В ознобе 
не попадали 
зуб-на-зуб шпалы. 
 
Петлей угарной — ветер замахал. 
А я глядел нарядно-катафальный 
в галстуке… 
И вдруг — вдогонку: 
— Стой! Схватите! 
Она совсем уехала? — 
 
Над лесом рвутся силуэты, 
а я — в колодезь, 
к швабрам, 
барахтаться в холодной одиночке, 
где сырость с ночью спят в обнимку, 
 
Ты на Кавказец профуфирила в экспрессе 
и скоро выйдешь замуж, 
меня ж — к мокрицам, 
где костоломный осьмизуб 
настежь 
прощелкнет… 
 
Умчался… 
Уездный гвоздь — в селезенку! 
И все ж — живу! 
Уж третью пятидневку 
в слякоть и в стужу 
— ничего, привыкаю — 
хожу на службу 
и даже ежедневно 
что-то дряблое 
обедаю 
с кислой капусткой. 
Имени ее не произношу. 
Живу молчальником. 
Стиснув виски, 
стараюсь выполнить 
предотъездное обещание. 
Да… так спокойнее — 
анемильником… 
Занафталиненный медикамен- 
тами доктор 
двенадцатью щипцами 
сделал мне аборт памяти… 
 
Меня зажало в люк. 
Я кувыркаюсь без памяти, 
Стучу о камень, 
Знаю — не вынырну! 
На мокрые доски 
молчалкою — 
плюх!..