Товарищ Попов 
чуть-чуть не от плуга. 
Чуть 
не от станка 
и сохи. 
Он — 
даже партиец, 
но он 
перепуган, 
брюзжит 
баритоном сухим: 
«Раскроешь газетину — 
в критике вся, 
любая 
колеблется 
глыба. 
Кроют. 
Кого? 
Аж волосья 
встают 
от фамилий 
дыбом. 
Ведь это — 
подрыв, 
подкоп ведь это… 
Критику 
осторожненько 
должно вести. 
А эти 
критикуют, 
не щадя авторитета, 
ни чина, 
ни стажа, 
ни должности. 
Критика 
снизу — 
это яд. 
Сверху — 
вот это лекарство! 
Ну, можно ль 
позволить 
низам, 
подряд, 
всем!- 
заниматься критиканством?! 
О мерзостях 
наших 
трубим и поем. 
Иди 
и в газетах срамись я! 
Ну, я ошибся… 
Так в тресте ж, 
в моем, 
имеется 
ревизионная комиссия. 
Ведь можно ж, 
не задевая столпов, 
в кругу 
своих, братишек,- 
вызвать, 
сказать: 
— Товарищ Попов, 
орудуй… 
тово… 
потише… — 
Пристали 
до тошноты, 
до рвот… 
Обмазывают 
кистью густою. 
Товарищи, 
ведь это же ж 
подорвет 
государственные устои! 
Кого критикуют?- 
вопит, возомня, 
аж голос 
визжит 
тенорком. — 
Вчера — 
Иванова, 
сегодня — 
меня, 
а завтра — 
Совнарком!» 
Товарищ Попов, 
оставьте скулеж. 
Болтовня о подрывах — 
ложь! 
Мы всех зовем, 
чтоб в лоб, 
а не пятясь, 
критика 
дрянь 
косила. 
И это 
лучшее из доказательств 
нашей 
чистоты и силы. 
 
1928