У Петровой 
у Надежды 
не имеется одежды. 
Чтоб купить 
(пришли деньки!), 
не имеется деньги? 
Ей 
в расцвете юных лет 
растекаться в слезной слизи ли? 
Не упадочница, 
нет! 
Ждет, 
чтоб цены снизили. 
Стонет 
улица 
от рева. 
В восхищеньи хижины. 
— Выходи скорей, Петрова, — 
в лавке 
цены снижены. 
Можешь 
в платьицах носиться 
хошь с цветком, 
хошь с мушкою. 
Снизили 
с аршина ситца 
ровно 
грош с осьмушкою. 
Радуйтесь! 
Не жизнь — 
малина. 
Можете 
блестеть, как лак. 
На коробке 
гуталина 
цены 
ниже на пятак. 
Наконец! 
Греми, рулада! 
На тоску, 
на горечь плюньте! — 
В лавке 
цены мармелада 
вдвое снижены на фунте. 
Словно ведьма 
в лампах сцены, 
веником 
укрывши тело, 
баба 
грустно 
смотрит в цены. 
Как ей быть? 
и что ей делать? 
И взяла, 
обдумав длинно, 
тряпку ситца 
(на образчик), 
две коробки гуталина, 
мармелада — 
ящик. 
Баба села. 
Масса дела. 
Баба мыслит, 
травки тише, 
как ей 
скрыть от срама 
тело… 
Наконец 
у бабы вышел 
из клочка 
с полсотней точек 
на одну ноздрю платочек. 
Работает, 
не ленится, 
сияет именинницей, — 
до самого коленца 
сидит 
и гуталинится. 
Гуталин не погиб. 
Ярким светом о? жил. 
На ногах 
сапоги 
собственной кожи. 
Час за часом катится, 
баба 
красит платьице 
в розаны 
в разные, 
гуталином вмазанные. 
Ходит баба 
в дождь 
и в зной, 
искрясь 
горной голизной. 
Но зато 
у этой Нади 
нос 
и губы 
в мармеладе. 
Ходит гуталинный чад 
улицей 
и пахотцей. 
Все коровы 
мычат, 
и быки 
шарахаются. 
И орет 
детишек банда: 
— Негритянка 
из джаз-банда! — 
И даже 
ноту 
Чемберлен 
прислал 
колючую от терний: 
что мы-де 
негров 
взяли в плен 
и 
возбуждаем в Коминтерне. 
В стихах 
читатель 
ждет морали. 
Изволь: 
чтоб бабы не марались, 
таких купцов, 
как в строчке этой, 
из-за прилавка 
надо вымести, 
и снизить 
цены 
на предметы 
огромнейшей необходимости. 
1927 г.

❂❂❂❂