В Париже, нищетой и роскошью богатом, 
Жил некогда портной, мой бедный старый дед; 
У деда в тысячу семьсот восьмидесятом 
Году впервые я увидел белый свет. 
Орфея колыбель моя не предвещала: 
В ней не было цветов… Вбежав на детский крик, 
Безмолвно отступил смутившийся старик: 
Волшебница в руках меня держала… 
И усмиряло ласковое пенье 
Мой первый крик и первое смятенье.

❂❂❂❂

В смущенье дедушка спросил ее тогда: 
— Скажи, какой удел ребенка в этом мире? — 
Она в ответ ему: — Мой жезл над ним всегда. 
Смотри: вот мальчиком он бегает в трактире, 
Вот в типографии, в конторе он сидит… 
Но чу! Над ним удар проносится громовый 
Еще в младенчестве… Он для борьбы суровой 
Рожден… но бог его для родины хранит… — 
И усмиряло ласковое пенье 
Мой первый крик и первое смятенье.

❂❂❂❂

Но вот пришла пора: на лире наслажденья 
Любовь и молодость он весело поет; 
Под кровлю бедного он вносит примиренье, 
Унынью богача забвенье он дает. 
И вдруг погибло все: свобода, слава, гений! 
И песнь его звучит народною тоской… 
Так в пристани рыбак рассказ своих крушений 
Передает толпе, испуганной грозой… — 
И усмиряло ласковое пенье 
Мой первый крик и первое смятенье.

❂❂❂❂

— Все песни будет петь! Не много в этом толку! 
Сказал, задумавшись, мой дедушка-портной. — 
Уж лучше день и ночь держать в руках иголку, 
Чем без следа пропасть, как эхо, звук пустой… 
— Но этот звук пустой — народное сознанье! —

❂❂❂❂

В ответ волшебница. — Он будет петь грозу, 
И нищий в хижине и сосланный в изгнанье 
Над песнями прольют отрадную слезу… — 
И усмиряло ласковое пенье 
Мой первый крик и первое смятенье.

❂❂❂❂

Вчера моей душой унынье овладело, 
И вдруг глазам моим предстал знакомый лик. 
— В твоем венке цветов не много уцелело, — 
Сказала мне она, — ты сам теперь старик. 
Как путнику мираж является в пустыне, 
Так память о былом отрада стариков. 
Смотри, твои друзья к тебе собрались ныне — 
Ты не умрешь для них и будущих веков… — 
И усмирило ласковое пенье, 
Как некогда, души моей смятенье.

❂❂❂❂