Уютный дом,  
а за стеною вьюга,  
И от нее  
слышнее тишина…  
Три дня не видно дорогого друга.  
Два дня столица слухами полна.  
И вдруг зовут…  
В передней — пахнет стужей.  
И он стоит,  
в пушистый снег одет…  
— Зачем вы здесь?  
Входите же…  
Бестужев!..  
И будто бы ждала —  
«Прощай, Анет!..»  
Ты только вскрикнешь,  
боль прервет дыханье,  
Повиснешь на руках,  
и — миг — туман…  
И все прошло…  
А руки — руки няни…  
И в доме тишь,  
а за окном — буран.  
И станет ясно:  
все непоправимо.  
Над всем висит  
и властвует беда.  
Ушел прямой,  
уверенный,  
любимый,  
И ничему не сбыться никогда.  
И потекут часы  
тяжелых буден…  
Как страшно знать,  
что это был конец.  
При имени его,  
веселом,—  
будет  
Креститься мать  
и хмуриться отец.  
И окружат тебя другие люди,  
Пусть часто неплохие —  
что с того?  
Такой свободы  
строгой  
в них не будет,  
Веселого  
не будет ничего.  
Их будет жалко,  
но потом уныло  
Тебе самой  
наедине с судьбой.  
Их той  
тяжелой силой  
придавило,  
С которой он вступал,  
как равный, в бой.  
И будет шепот  
в мягких воянах вальса.  
Но где ж тот шепот,  
чтобы заглушил  
«Прощай, Анет!..»  
и холод,  
что остался,  
Ворвавшись в дверь,  
когда он уходил…  
Ты только через многие недели  
Узнаешь приговор…  
И станешь ты  
В снах светлых видеть:  
дальние метели,  
Морозный воздух.  
Ясность широты.  
В кибитках,  
шестернею запряженных,  
Мимо родных,  
заснеженных дубрав.  
Вот в эти сны  
ко многим  
едут жены…  
Они — вольны.  
Любимым — нету прав,  
Но ты — жива,  
и ты живешь невольно.  
Руки попросит милый граф-корнет.  
Что ж! Сносный брак.  
Отец и мать —  
довольны.  
И все равно «Прощай!..  
Прощай, Анет…».  
И будет жизнь.  
И будет все как надо:  
Довольство,  
блеск,  
круженье при дворе…  
Но будет сниться:  
снежная прохлада…  
Просторный воздух…  
сосны в серебре.  

❂❂❂❂

1950  

❂❂❂❂