Химеры

Высоко на парижской Notre Dame 
Красуются жестокие химеры. 
Они умно уселись по местам. 
В беспутстве соблюдая чувство меры, 
И гнусность доведя до красоты, 
Они могли бы нам являть примеры. 
Лазурный фон небесной пустоты 
Обогащен красою их несходства, 
Господством в каждой — собственной черты. 
Святых легко смешаешь, а уродство 
Всегда фигурно, личность в нем видна, 
В чем явное пороков превосходство. 
Но общность между ними есть одна: 
Как крючья вопросительного знака, 
У всех химер изогнута спина. 
Скептически произрастенья мрака, 
Шпионски-выжидательны они, 
Как мародеры возле бивуака. 
Не получив ответа искони, 
И чуждые голубоглазья веры, 
Сидят архитектурные слепни, — 
Односторонне-зрячие химеры, 
Задумались над крышами домов, 
Как на море уродливые шхеры. 
Вкруг Церкви, этой высшей из основ, 
Враждебным станом выстроились зданья, 
Берлоги тьмы, уют распутных снов, — 
И Церковь, осудивши те мечтанья 
Сердец, обросших грубой тканью мха, 
Развратный хаос в мире созиданья, — 
Где дышит ядом каждая кроха, — 
Воздвигла слепок мерзости звериной, 
Зеркальный лик поклонников греха. 
Но меж людей, быть может, я единый 
В глубокий смысл чудовищ тех проник, 
Всегда иное чуя за картиной. 
Привет тебе, отшедший мои двойник, 
Создатель этих двойственных видений. 
Я в стих влагаю твой скульптурный крик. 
Привет вам, сонмы страшных заблуждений! 
Ты — гений сводни, дух единорог, 
Сподручник жадный ведьмовских радений. 
Гермафродит, глядящий на порок, 
Ты жабу давишь в пытке дум бессонных, 
Весь мир ты развратил бы, если б мог. 
Концы ушей, продленно-заостренных, 
Стоят, как бы заслышавши вдали 
Протяжный гул тобою соблазненных. 
Колдуний новых жабы привели. 
Но ты уж слышишь ропот осужденья, 
Для вас костры свирепые зажгли. 
И ты, заклятый враг деторожденья, 
Колдунья с птицей, демоны-враги, 
Препоны для простого наслажденья! 
Твое лицо — зловещий лик Яги, 
Нагие десна алчны и беззубы, 
Твоя рука имеет вид ноги, 
Твои черты безжалостные грубы, 
Застыли пряди каменных волос, 
Не знали поцелуев эти губы, — 
Не ведали глаза химеры слез, 
И шерстью, точно сорною травою, 
Твой хищный стан уродливо оброс. 
Как вестник твой, крича, перед тобою 
Стервятник омерзительный сидит, 
Покрытый вместо перьев чешуею. 
В его когтях какой-то зверь хрустит, 
Но как ни гнусен вестник твой ужасный, 
Ты более чудовищна на вид. 
И оба вы судьбе своей подвластны, 
Одна мечта на вас наводит лоск, 
Единый гений, жесткий и бесстрастный. 
Как сжат печатью вдавленною воск, 
Так лоб у вас, наклонно убегая, 
К убийству дух направил, сжавши мозг. 
И ты еще, уродина другая, 
Орангутанг и жалкий идиот, 
Ты скорчился, в тоске изнемогая. 
Убогий демон, выродок, и скот, 
Герой мечты безумного Эдгара, 
Зачатой в этом мире в черный год. 
В тебе инстинкт горел огнем пожара, 
И ты двух женщин подло умертвил, 
Но в цвете крови странная есть чара. 
Тебя нежданный ужас подавил, 
И ты бежал на этот Дом Видений, 
Беспомощный палач, лишенный сил. 
Вы, дьяволы любовных наслаждений, 
Как много в вас отверженной мечты. 
Один как ангел, с крыльями… О, гений! 
Зачем в беспутном пире срамоты, 
Для сладости обманчивого часа, 
Принизился до мелких тварей ты! 
Твое лицо — бесстыдная гримаса, 
Ты нагло манишь, высунув язык, — 
Усталых ласк приправа и прикраса. 
Ты знаешь, как продлить тягучий миг, 
Ты, с холеными женскими руками, 
Любовь умом обманывать привык. 
Другой наглец, с кошачьими зрачками, 
Над Городом Безумия склонясь, 
Всем обликом хохочет над врагами. 
Он гибок, сладострастен, и как раз 
В объятьи насмерть с хохотом удавит, 
Как змей вкруг тела нежного виясь. 
Еще другой, всего превыше ставит 
Блаженство в щель чужую заглянуть, 
Глядит, дрожит, и грязный рот слюнявит. 
Еще, с лицом козла, ввалилась грудь, 
Глаза глубоко всажены в орбиты, 
Сумел он весь в распутстве потонуть. 
Вы разны все, и все вы стройно слиты, 
Вы все незримой сетью сплетены, 
Равно в семье единой имениты. 
Но всех прекрасней в свите Сатаны, 
Слияние ума и лицемерья, 
Волшебный образ некоей жены. 
Она венец и вместе с тем преддверье, 
Карикатура ей изжитых дум, 
Крылатый коршун, выщипавший перья. 
Взамену чувств у ней остался ум, 
Она ханжа в отшельнической рясе, 
Иссохший монастырский толстосум. 
Застывши в иронической гримасе, 
Она как бы блюдет их всех кругом. 
Ирония прилична в свинопасе. 
И все они венчают — Божий Дом!

❂❂❂❂